Гроздь рябиновых ягод - страница 13

Сказала, как напророчила…

Геша смотрел на красное личико, ищущий беззубый ротик и не видел ничего красивого, но, чтобы не обидеть жену, кивал: «Да, хорошо, согласен…». Потом вдруг сказал:

– Больше ты рожать не будешь! Никогда! Я тебе обещаю!

Через четырнадцать месяцев у Насти с Георгием родилась вторая дочка, на этот раз светленькая, голубоглазая, в маму. Нарекли её «царским» именем – Елизавета.

Летний день клонился к вечеру. Солнце устало прилегло на кроны деревьев дальнего леса. По ухабистой лесной дороге неспешно катилась телега, нагруженная сеном. Её с трудом тащила старая кляча Манька. Она уже плохо видела, но дорогу домой находила безошибочно. На телеге, на душистом сене, растянулся Еремей. Георгий, жалея Маньку, шел пешком рядом.

– Ишь, как лягухи расквакались, опять завтра погожий денек будет. С утречка снова поедем на дальние покосы, пока погода стоит, – сказал Еремей, покусывая травинку.

Дорога огибала Бабье болото, названное так потому, что оно изобиловало брусникой да морошкой, и бабы, которые посмелее, ходили туда по ягоды. Дело это было рисковое, болото топкое, и надо было хорошо знать тропку, расположение вешек. Ходили всегда стайкой по несколько человек, зато возвращались с полными туесами.

– И то правда, поедем. И сверчки эвон как стрекочут, к ясному дню. Кабы только Манька не подвела, еле плетется, бедолага. Надо бы новую кобылу купить, – вздохнул Геша.

Еремей сел, подобрал вожжи.

– Знамо дело, надо, да где денег стока взять? Опять же, купишь лошадку, а её возьмут, да отымут. На сходке мужики гуторили, что колхоз у нас будет, всю скотину на обчий двор сгонют. Вот и думай!

– Да-а… и без лошади никак… Манька, не ровен час, помрет в поле.

– В город тебе, Гошуня, подаваться надоть, на заработки. Семья растет, хозяйство маленькое, да и то, того и гляди, отберут. Не прокормимся!

– А на кого ж я Настёну с девчонками оставлю? Малы ведь совсем они ещё…

– Пущай с нами пока поживут, не обидим. Обустроишься в городе-то, заберешь. Нету другого выхода, Геша.

Остаток пути проделали молча, каждый обдумывал ситуацию.

Пару недель спустя Георгий ездил по делам в Суны, вернулся в радостном возбуждении.

– Вот точно говорят, на ловца и зверь бежит. Приехал в уезд, а там вербовщик из Аргаяша. Это большое село где-то на Урале. Там зерносовхоз построили, рабочие нужны. Работа хорошая, при зерне. Опять же, жалование хорошее, подъёмные на проезд дают. А главное, жильё обещают, с семьёй ехать можно! Птичье хозяйство рядом, куры, яйца – сытая жизнь! И озеро рядом, а в нём рыбы полно! И места страсть какие красивые. Собирайся, Настёна, в новую жизнь поедем. В поезде, по железке!

А Санька тут как тут, глаза горят, щеки раскраснелись:

– И я с вами! Тож работать пойду, за птицей ходить буду. А на жалование себе ботиночки со шнуровкой куплю! Хватит в деревне сидеть!

– А что? Хорошее дело. Поезжайте, молодежь. Пора из гнезда вылетать, – поддержал их Еремей.

Пелагея утерла уголком фартука слезинку, но тоже согласилась, что такой случай упускать нельзя. Документы выправили быстро, пожитки собрали еще быстрей. Немного их, пожитков-то, было. И вскорости, вместе с другими добровольцами, уехали они на телегах в Вятку, а оттуда отправились поездом в Аргаяш.

Все пятеро впервые ехали по железной дороге, всё им было интересно, всё любопытно. Семья расположилась на трёх жестких полках в тесном закутке. В вагоне было людно, шумно, накурено. В конце вагона кто-то играл на гармошке. На верхнюю полку ловко забрался здоровый конопатый парень в выгоревшей гимнастерке и вскоре оттуда раздался его негромкий храп. Настя с опаской поглядывала вверх, не обломилась бы полка. Санька с двухлетней Ниночкой на коленях не отлипали от окна, то и дело восторженно вскрикивая:

– Гляди, гляди, машины по дороге едут!

– А это что? Трахтор? Вот бы нам такой, заместо Маньки!

– Гляди-ко, что это? Ероплан? Ероплан! Гляди, летит, взаправду летит!

В Глазове Георгий сбегал на станцию за кипятком. Настя вся извелась от тревоги, как бы он не отстал от поезда. Она чувствовала себя потерянной в этом водовороте людей и событий, ей было страшно за детей, за себя, и она хваталась за мужа, как за спасительную соломинку. А Георгию самому было не по себе от ответственности за семью, тревожно, что там ждет на новом месте, ведь главе семьи самому едва минуло двадцать два года. И только маленькая Лиза спокойно спала у материнской груди, её ничего пока не тревожило.