Грязные игры - страница 6

– Что-то я не заметил, какой пост ты оставляешь за Шэрон, – улыбнулся Дуглас.

– В моей схеме место для Шэрон не предусмотрено, – отрезала Джорджина. – Кардинальные перемены требуют жестких решений, Дуглас. Вы сами меня этому учили.

Дуглас Холлоуэй привстал, церемонно поцеловал ее руку и на прощание попросил пообещать, что завтра утром она соберет персонал и официально объявит, что никуда не уходит.

– По правде говоря, – заметил он, словно спохватившись, – Шэрон в последнее время беспокоит меня. Похоже, она переживает серьезный кризис. То ли за ускользающей юностью гонится, то ли еще за чем-то. Ты видела, в чем она заявилась на заседание совета директоров?

Впервые за весь вечер Джорджина позволила себе улыбнуться.

После ухода Дугласа она жестом попросила официанта подать ей счет, но затем передумала и заказала еще бокал шампанского. Похоже, встреча удалась. Все прошло так, как она и рассчитывала. Дуглас заглотил ее наживку вместе с крючком. Джорджина прекрасно понимала, что предложенный ею план по всем статьям превосходит вариант, который на следующий день собиралась представить Шэрон. В этой битве Джорджина одержала верх и отступать теперь не имела права. Никакой пощады сопернице!

Однако больше всего ее радовало, что, пожалуй, впервые за последние семь лет она не уступила Дугласу и не поддалась на его излюбленную уловку: «Как ты можешь… после всего, что я для тебя сделал?!» И тем не менее ее раздражало, что Дуглас снова пустил в ход свой избитый прием. Но еще больше разозлила ее собственная реакция: она видела Дугласа насквозь и все-таки почувствовала себя виноватой. Это был болезненный щелчок по ее самолюбию.

В лучшие дни Джорджине удавалось убедить себя, что роль Дугласа в ее стремительном взлете не столь уж велика, что она сама всего добилась. Однако в худшие дни она сознавала, что обязана Дугласу всем.

Надо сказать, он часто пользовался этим приемом, всякий раз нанося ей удары ниже пояса. На мгновение Джорджину обуял безотчетный ужас: она вдруг вновь ощутила себя пациенткой психиатрической клиники – той самой, из которой ее вытащил Дуглас.

Третий бокал шампанского уже не казался ей столь приятным. Джорджина оставила на столе банкноту достоинством в двадцать фунтов, встала и решительно направилась к выходу.

По настоянию Дугласа Холлоуэя стекла в его «бентли-турбо» были затемненные, и теперь, когда Джон, его шофер, подруливал к боковому входу в «Террейс», это было как нельзя более кстати. Бекки, невидимая снаружи, уютно расположилась на заднем сиденье, заваленном фирменными пакетами из «Хэрродса»[3] и «Харви Николза».

Дуглас устроился рядом с Бекки, захлопнул дверцу и взял ее за руку.

– Привет, малышка, – проворковал он и погладил ее по округлившемуся животику. Никакого ответного движения его пальцы не ощутили, только тепло, однако одна мысль о том, что любимая женщина вынашивает его ребенка, окрыляла Дугласа.

А Бекки он любил, страстно и безоглядно.

Эта элегантная, гибкая, как пантера, женщина и беременность переносила словно шутя. Если бы не расплывшаяся талия, никто бы и не заподозрил, что она в «интересном» положении.

Нежная и теплая выпуклость под рукой Дугласа разительно отличалась от плоского, как стиральная доска, живота Келли, его жены, которая, чтобы оставаться в форме, ежедневно делала сотню сгибов-разгибов. При одной мысли о ждавшей его сейчас дома Келли, отчужденной и разгневанной, на душе у Дугласа заскребли кошки.

Размеры животика Бекки окончательно уверили его – больше тянуть нельзя. В самое ближайшее время он должен известить Келли о своем уходе. В противном случае досужие журналисты из конкурирующих изданий пронюхают о его тайне и раструбят о ней.

На следующее утро Джорджина и Шэрон подкатили к Трибюн-Тауэр одновременно, хотя и с противоположных сторон. Джорджину шофер подвез со стороны Ноттинг-Хилла,[4] где располагалась ее квартира. Она, как обычно, устроилась на переднем сиденье темно-синего, в тон ее глаз, «ягуара». Шэрон приехала с запада, из Фулема,[5] где у нее был собственный дом. В отличие от Джорджины она сидела сзади и, едва докуривая очередную сигарету, тут же принималась за следующую. Водителю категорически возбранялось заговаривать с ней.