Грымза с камелиями - страница 10

стр.

Я просто умилялась, глядя на этого невозможного человека.

Осиков почесал нос и добавил:

– Вальку-то мы не хотели особо впутывать, вдруг бы у него неприятности начались, вот я и ляпнул про диссертацию, и тут такая удача! Он, оказывается, едет в отпуск охотиться и рыбу ловить, и уже на чемоданах сидит. У нас домик охотничий был, по молодости часто куролесили – развалюха, но жить можно... далековато, двое суток на поезде и пешком полдня, зато там речка, хочешь, рыбу лови, хочешь, купайся, капканы когда-то ставили...

– Вы не отвлекайтесь, – гнула свою линию Солька.

– Ну вот, он в те края и направлялся, у него поезд через три часа был. Мы решили, что лучше и не придумаешь. Бриллианты у нас в мешочке в коробке лежали. Я накупил журналов, у меня еще тетрадка с лекциями в рюкзаке завалялась, мешочек на дно, а сверху все бумажной ерундой завалил, коробку на вокзале в холщовый мешок обандеролили, печать сургучную поставили. Коробка-то небольшая вышла, она Вальке не в тягость бы была. Встретились мы с Валькой часа через полтора, я ему коробку передал и попросил сохранить до времени. Он сказал – возьму с собой, там, в доме оставлю, никому мешать не будет, не возвращаться же из-за нее. Поболтали мы немного, выпили, вспомнили, как раньше охотились... Он уехал, а нас через два часа недалеко от вокзала в пельменной арестовали...

– Ну а сокровища-то ваши где? – нетерпеливо спросила Солька.

– Так лежат они, голубчики, где-то в лесу, – Осиков протянул нам карту, – Валька обратно в Москву поехал, да коробку мою не взял, спрятал в доме и забыл про нее. Я не объявлялся, он и не вспоминал о ней. А недавно я ему позвонил, дело-то уже к освобождению шло, про диссертацию напомнил, так он ответил – не волнуйся, все нормально, жива, мол, твоя диссертация, только вот ехать за ней надо... А я в этом охотничьем домике лет тридцать не был, я и дороги туда не помню. Валька пообещал, что вместе поедем, и он мне все покажет. Но я так разволновался, ведь все эти годы только о бриллиантах и думал, это же мой шанс начать новую жизнь.... Я спросил на всякий случай, где хоть приблизительно домик этот. Валька посмеялся и сказал, что у него в гараже, за домом, сейф стоит со всяким барахлом, там старая карта валяется, не заблудимся... А коробку Валька надежно припрятал, в лесу кабаны, да и охотник какой заглянуть может, успокоил меня... Он и в гости звал, адрес написал... Приехал я, а тут такое... его и в живых нет! Я забегал, засуетился, все узнал, ночью в гараж этот полез, а там ничего и нет, кроме вот вещичек вашей обворожительной подруги.

Альжбетка расплылась – сплошное удовольствие.

– Это что же, нам надо ехать туда? – поинтересовалась Солька.

Арсений Захарович раскрыл карту и показал нам витиеватые дороги, речки и зеленые пятна леса.

– Вот, где-то здесь, – ткнул он пальцем в черный крестик, нарисованный когда-то Селезневым.

Вот ведь ирония судьбы – Селезнев и не знал, какие богатства хранит.

Солька забегала по комнате. Я в недоумении смотрела на нее, пытаясь понять ход ее мыслей. Наконец-то она нашла чистый лист бумаги и ручку,  села и начала что-то писать.

– Ты чем это там занялась? – поинтересовалась я.

– Увольняюсь, – пробормотала она, – тут такие дела творятся, увольняюсь, и точка...

Подобное известие нас с Альжбеткой шокировало, мы знали, как трепетно Солька относится к своей школе, а главное, к оранжерее, в которой она уже несколько лет выращивает лютики.

– Ты хорошо подумала? – спросила я.

– Два миллиона долларов, чего тут думать, – пыхтя над заявлением, ответила Солька.

Я повернулась к Арсению Захаровичу.

– Значит, вы берете нас в дело?

– Беру, – решительно кивнул он, – с вами мне как-то спокойнее.

Я чувствовала, что есть небольшая загвоздка, о которой наш новый друг явно умалчивает.

– А что вообще может тут беспокоить, поехали да и взяли свои сокровища?

– Как-то волнительно одному с такой суммой...

Я не стала выпытывать все подробности, а решила договориться о нашей доле – сейчас он размяк, и самое время делить шкуру неубитого медведя.

– И какую часть вы готовы отдать нам? – поинтересовалась я.