Гунны - страница 16
— Що, ноги коротки достать такого жеребца?
— Погоди, подрастут, тоди погонишь!
— Не садись на чужого коня!
— А де ж ему своих взять, коли ж из них ковбасу дома зробили!
Мальчишки визжали вокруг:
— Немец-перец, колбаса, свистнул лошадь без хвоста, сел задом наперед и заехал в огород.
Потеряв надежду нагнать беглеца, немцы стали стрелять. То справа, то слева, то сзади всадника взметались серые облачка пыли, но живая мишень уходила все дальше, становилась меньше и скоро скрылась совсем за линией спуска к реке. А еще через несколько минут на том берегу показалась крохотная точка, постепенно сливающаяся с бурой травой.
— Ушел! Ушел парень с конем, дай ему бог здоровья!..
В суматохе многие стали уводить своих коней. С ярмарки начали разъезжаться, народ двинулся сразу, во все стороны, оттирая немцев, опрокидывая рогатки.
По команде лейтенанта немцы собрались у въезда на площади, и вдруг в скрипящий ярмарочный гул ворвался дробный треск и вслед за ним сразу другой, третий...
На миг все остановилось, замерло, затем люди хлынули, спасаясь от пуль, к середине села, оставляя на произвол обозы и скот.
На площади и дальше на всем пути — у возов, между сбившимися в кучу овцами, под опрокинутой арбой с сеном, в разных позах: сидя, лежа, навзничь, ничком, на боку — были разбросаны человеческие тела. Одни застыли в неподвижности, другие медленно куда-то ползли, третьи ворочались на месте, точно одни уже давно заснули, другие только укладывались.
В навозной жиже, опираясь на колесо рессорной брички, полусидела маленькая светлорусая девочка, и по лицу ее со лба стекала струйка крови. Головка опрокинулась чуть назад, в полуоткрытых голубых глазах застыли испуг и удивление. Рядом, протянув руки к девочке, точно желая достать ее, лежала ничком такая же светловолосая женщина со сбившимся на плечи головным платком. В стороне от них, разбросав большие ноги и длинные, будто нарочито вытянутые руки, свалился навзничь огромный седоусый человек, и в разжатом кулаке его лежал синий «квиток» на принятую лошадь.
Уложив на чью-то брошенную бричку двух ползущих по земле раненых, полузатоптанных детей, Остап тихонько, стараясь не трясти, сворачивал в закоулок, ведущий в поле. За ним внезапно выскочили трое верховых и, наседая лошадьми, толкая прикладами, погнали обратно.
У сельского управления собралась толпа избитых, окровавленных, грязных людей, окруженных редкой цепью немцев и вартовых. Из задних рядов, увидев Остапа, высунулся вдруг взлохмаченный, с разбитым лицом Пиленко и закричал, обращаясь к лейтенанту:
— Ваше благородие! Ось главный большовик! Вин завсегда змущал народ!.. Вин кричал — «не давайте немцам хлеба!.. Не давайте конив, гоните их, бейте их!..».
Остапа провели прямо в помещение, а Пиленко выпустили. Будто только этого ожидая, Ганна бросилась к хозяину и тяжелым ударом крепкого кулака опрокинула его в дорожную пыль. Она нагнулась над ним и, точно вальком по мокрому белью, размашисто, звонко, била правой рукой по голове и лицу. В такт каждому удару она точно выдыхала:
— Ось тоби, ось тоби, за все, за все, за все!..
Арестованные и стража одобрительно смеялись.
Ганна устало разогнулась и, оправляя на ходу сбившийся на шею платок, быстро пошла к реке.
VIII
Руки Остапа, запрокинутые на спину, были сплетены накрест и туго стянуты электрическим проводом. Почерневшие кисти беспомощно торчали по сторонам, вздрагивая от тряски телеги. Остап выпячивал грудь, стягивал плечи одно к другому, но рукам не становилось легче, — в затекшее тело провод врезался все больше, вздувая ряды багрово-синих желваков.
За телегой, забегая то справа, то слева, босая, с запыленными до колен ногами, уже много верст бежала Ганна, ни на миг не отставая от Остапа.
— Развяжите, бисовы дети!.. Дайте передохнуть ему! — охрипшим голосом кричала она.
Немцы равнодушно замахивались винтовками, спокойно курили трубки и, методично сплевывая, лишь изредка тугими голосами одинаково бросали:
— Хальт!.. Цурюк!..
Задыхаясь, захлебываясь слезами, Ганна бежала, часто спотыкаясь о выбоины и камни, и снова настойчиво молила: