Гуси-лебеди - страница 6

Дьякон сконфузился. Размахивая шляпой, потащился к себе, но, не дойдя до крылечка, неожиданно вернулся назад.

- Значит, вы сочувствуете им?

- Я всем сочувствую, кто стоит за бедных, - крикнул Иван Матвеич.

- Да вы знаете, кто там?

- Знаю!.. Пролетарии всех стран...

Долго дьякон смотрел на псаломщика в большом недоумении.

- Постойте-ка. Вы какой партии? Ведь вы большевик.

- Я вот какой партии, - сказал Иван Матвеич, загибая пальцы на левой руке. - Чтобы не было утесненья на земле - раз. Чтобы жилось каждому хорошо - два.

- Ну да - большевик!

Опять дьякон долго смотрел на Ивана Матвеича, будто увидел впервые его, потом сурово нахмурился.

- Вам придется уйти из псаломщиков, потому что вы явный большевик, а большевики не признают религии... У них другая философия... Немецкая.

- Ну, что же! Немцы тоже хорошие люди.

- А если вас в татарскую потащут?

- Куда угодно пойду.

Был Иван Матвеич старик пятидесяти лет, высокий, сутулый, с монгольской бородкой, украшенной проседью. В молодости служил церковноприходским учителем, под старость ушел в псаломщики. Пьяненький воспламенялся, кипел, топал ногами на обидчиков-попов:

- Аспиды! Живого человека едите...

Трезвый шел извиняться. Осторожно сморкался в клетчатый платочек, пахнущий мылом, ласково улыбался черными сконфуженными глазами. Шесть лет усиленно готовился он на дьякона. Три раза ходил на экзамен в епархию, напевая дорогой псалмы и стихиры, три раза возвращался отвергнутым, принося домой впалые почерневшие щеки. А когда наставники выгнали из духовного училища сына Владимира за малые успехи, ходил к благочинному с низким поклоном искать правосудия. Благочинный в золотых очках встретил на кухне, не понял, не выслушал, сделал замечание:

- Слухи про вас нехорошие - со священниками вы будто не ладите. Правда?

- Правда! - сознался Иван Матвеич.

- Почему не ладите?

- Обидчики они, отец благочинный, истины в них нет.

Благочинный снял золотые очки, посмотрел на Ивана Матвеича повнимательнее.

- Это вы Воздвиженский?

- Я.

Повернулся благочинный, пошел. Иван Матвеич вдруг переполнился, перегородил дорогу. Не узнавая своего изменившегося голоса, крикнул в испуганное лицо:

- Фарисей!

Дома сказал жене:

- Мошенники все: и попы и епископы.

Настасья Марковна заплакала, но старик насмешливо сказал в утешение ей:

- Побереги слезы, годятся репу полить.

Представил он свою жизнь, прошедшую в покорном молчанье, и захотелось ему порвать многолетнюю паутину, сотканную нуждой, лицемерием и слабостью, захотелось прожить недожитое время уже не на клиросе и не с дьяконской лентой в руке...

6

За утренним чаем Никанор обиженно говорил, постукивая ложкой по блюдцу:

- Я не позволю вам больше шататься. Будет! Я перегорожу эту дорожку. Скажите, пожалуйста, они повадились бог знает куда, подружились бог знает с кем. Да что это - шутки?

Сергей незаметно бросил хлебным мякишем, скатанным маленькой пулькой, попал Валерии в глаз. Валерия сморщилась, закрылась, точно плакала. Никанор торжествующе продолжал:

- Друзей завели. Они ведь свои, а вы чужие. Случись несчастье какое, на вас все и опрокинутся.

- Какое несчастье? - спросила Валерия.

- А ты не знаешь - какое? На каждом шагу одни только гадости.

- Убить могут! - подсказала попадья.

- Убить могут везде, - разжигал Сергей. - Безопасного места теперь не найдешь. Да и вообще странно немного. Народ ходит в потемках, не знает, к кому прислониться, а вы хотите, чтобы мы не выглядывали...

- А ты знаешь, к кому прислониться? Оратор.

Пока спорили, вошел Ледунец в расстегнутом пиджаке, направился прямо к столу, громко стуча каблуками солдатских ботинок, протянул Сергею немытую руку.

- Чай да сахар милости вашей.

- Милости просим! - по-деревенски пропела Валерия.

Ледунец и с ней поздоровался за руку, повернулся к Никанору:

- Здрасти, батюшка!

Попадья не захотела дожидаться приветствия, поплыла из столовой в спальную.

"Какое нахальство! - подумал Никанор, разглядывая Ледунца. - Так прямо и лезет, лошадь".