Гусиное перо - страница 4

стр.

Матвей Фомич метнул в сторону жены взгляд-молнию. Но она как раз нагнулась с пола бумажку поднять и взгляд-молния пролетел мимо.

— Телевизор мой не нравится? — подбоченилась баба Клава.

Назревал скандал. Клариса чувствовала себя виноватой.

— Да не о том я… Просто вас много, а милиционер один. Пока он негодный телевизор ищет, могут сберкассу ограбить или в телефоне-автомате трубку оторвать… Нам ухо востро держать надо!

— Прошу посторонних в дело о краже телевизора не вмешиваться! — отрезал Пантюшкин. — Пострадавшая, пишите заявление!

Клариса молча подала Желтоножкиной чистый лист и чуть было не ушла в огород, как увидела, что Вавила спину выгнул.

«Чего это коту просто так спину выгибать… — подумала она. — Это он преступника чует…»

Писать заявление баба Клава заставила Димку. Она шептала ему в ухо текст, а сама следила, аккуратно ли он буквы выводит.

— Моть, а чего это Вавила спину выгибает? — Не удержалась Клариса. — Может, Зимуха объявился, Моть?

Матвей Фомич внимания не обратил на Кларисины слова. От разных мыслей у него лоб вспотел.

Димка поставил последнюю точку и сказал:

— Я думаю, вор из другого города приехал и телевизор в другой город увез. Это же редкая марка… Иконы собирают, прялки, так и это…

Бабка стукнула его по затылку:

— Окстись! С каких это пор яйца курицу учат?

Конечно, жалко Клаву Желтоножкину. Все-таки не булавка пропала, а телевизор… Да еще в день рождения! Когда сладкий пирог стоит на шостке.

Еще больше Пантюшкина жалко. Так прекрасно утро начиналось. Пил чай да радовался, какая жизнь в Гусихе тихая. Даже мысль хорошая в голову пришла — не махнуть ли в отпуск на берег Тихого океана?! Пантюшкин в жизни океана не видел. Хотел на солнышке погреться, послушать, как гудят океанские суда, возвращаясь из заморских странствий. А вон как вышло… Что делать, такая у Пантюшкина служба.

Глава 4. Красная расческа

Пришел Матвей Фомич на место преступления. Дверь, прислоненную к перилам, внимательно осмотрел. Крюком здоровенным звякнул. В избу вошел, к Желтоножкиным обратившись:

— Ничего руками не трогали? С места на место не переставляли? Так все было?

— Ничегошеньки, Мотя, не трогали… — засуетилась баба Клава. — Как телевизора хватились, сразу к тебе! Только вот половики трясти собрала, а так ничего не трогали…

— Да… — нахмурился Пантюшкин. — Зря с половиками поторопились… на них могли быть следы.

Баба Клава виновато молчала. Дед в кулак кашлял, а Димка, повернувшись к Пантюшкину спиной, ковырял на подоконнике замазку.

— Дверь, говорите, на ночь заперли? — уточнял Пантюшкин.

— Заперли, как же… Правда, я сначала на них понадеялась… — кивнула баба Клава на деда с внуком. — А они, видно, на меня… И чуть не остались ночевать с отпертой дверью. А потом я про пирог вспомнила, встала его полотенцем закрыть, чтоб не зачерствел, и дверь-то проверила… Оказывается, крючок накинуть забыли. Я крючок накинула. Своими рученьками.

— Когда вы вставали к пирогу, дверь была? — внимательно посмотрел на бабу Клаву Пантюшкин.

— А как же? — пожала плечами Желтоножкина. — Как бы я ее заперла-то?

Осмотрел Пантюшкин и тумбочку. Следы от четырех круглых ножек украденного телевизора. Ничего не мог понять Пантюшкин. Ладно бы самовар украли — предмет старины. Или копилку — деньги в ней. Или, на худой конец, кур…

— И вы ничего подозрительного не слышали?

— Ничего… — покачала головой баба Клава. — Уж на что я чутко сплю… Сам-то глухой, а Димка так за день набегается — пушкой не разбудишь… И жду утресь, когда часы забьют… Видать, он в темноте-то хотел их со стены за гирю сдернуть, а гиря-то и оборвалась…

— Она, в аккурат, по ноге его тяпнула… — вставил свое слово дед Ваня. — Потому что я стука не слыхал. Ежели бы такая матушка по полу бабахнула, я бы проснулся!

— Спасибо, гиря напугала… — перебила деда баба Клава. — А то до нитки бы обобрали…

— Так вот я и говорю, если гиря-то его по ноге тяпнула, то он теперь хромает. Вот и надо поглядеть, кто в Гусихе хромает…

— Иди лучше двор подмети! — сказала Клава деду. — Мотя не дурее тебя, сам разберется.

И в глаза милиционеру посмотрела. Доволен ли, что она про него так говорит?