Гвади Бигва - страница 3

Отец выпрямился, выпустил из рук хурджин и злобно сверкнул глазами.

Хотел рассердиться. Совсем было приготовился, напыжился, вот-вот раскричится… Но столь же быстро передумал, решив, что правильнее сговориться с сыном по-хорошему.

— И ты тоже, чириме, с домом этим ко мне лезешь? Люди брешут, а ты веришь. Мал ты еще, Бардгуния, несмышленыш, откуда тебе знать… И глаз еще не тот, и разум не тот, — недорос. Дом, говоришь… Дед мой дома не построил, отец не построил. И мне, видно, не под стать. «Не взлететь перепелу на дерево», — слыхал? Сказка, чириме, сказка вся эта история с домом… Да сохранит господь наш отчий кров, и то слава богу! — оборвал он неожиданно свою речь.

Казалось, это вышло у него само собою. Он тяжело вздохнул и продолжал уже по-деловому:

— Говоришь, соревнование с санарийцами. А я-то тут при чем? Однако, ежели тот человек заходил, вот что придется сделать, Бардгуния: как пойдешь в школу, — только ты сначала молоко вскипяти, половину можете выпить, другую на простоквашу поставь, смотри не забудь, — так вот: как пойдешь в школу, заверни на тот участок в лесу, разыщи Геру и объясни: бабайя, мол, пошел к доктору, к тому самому, к которому ты его водил… Он, скажи, немножечко запоздает, но придет обязательно. Забыл тебе, сынок, сказать, я чуть не помер ночью… Ты сладким сном спал, а я стонал — так стонал, до самого неба стоны мои долетали…

Отвернув полу бурки, он бережно прижал ладонью левую сторону живота, которая особенно выдавалась, и захихикал:.

— Вот тут она, Бардгуния, тут смерть моя. Селезенка проклятая, или как ее там называют? Она и деда твоего в этом самом джаргвали убила. У матери твоей тоже как будто селезенка болела. И меня доконает, все в том же джаргвали, добьет — и конец… Вот тогда меня и вычеркнут из списка постройщиков…

Жалкая гримаса исказила его лицо, он постонал, повздыхал тяжко и снова заговорил:

— Да не забудь еще, сынок: после школы непременно на чайной плантации покажись… И чтобы вписали тебе трудодень за сбор. Гутунию тоже с собой возьми, пусть он, окаянный, хоть одну корзиночку соберет… Ну вот… Мне бы только от селезенки избавиться, сразу бы нам полегчало.

В глазах его засветился лукавый огонек. Лицо сморщилось, расплывшись в кривую улыбку. Он поспешно отвернулся от Бардгунии, чтобы скрыть и лукавый огонек и эту улыбку. Подняв хурджин обеими руками, взвалил его на плечо, поверх бурки. При этом покряхтел: «Пай, пай!» и схватился рукою за поясницу, чтобы ясно было, до чего тяжел этот груз. Он еще раз взглянул на Бардгунию — глаза его молили о жалости и сочувствии — и зашагал по двору.

Козленок в хурджине замекал. Тотчас на его призыв отозвалась коза.

В этот момент раскрылась дверь джаргвали, и к порогу, протирая глаза и толкаясь, кинулись четверо полуголых детей — один меньше другого, точь-в-точь те палочки; что отец показывал сыну. Группа эта казалась особенно живописной благодаря щенку, который, положив на порог передние лапы и морду, повизгивал от нетерпения — когда же наконец ребята высыплют во двор, чтобы кубарем пуститься за ними.

Двое старших перемахнули порог, не задев его. Младшие навалились на него грудью и ползком одолели препятствие. Затем все четверо стали под навесом, созерцая спину удалявшегося отца. Щенок оказался проворнее и старших и младших — он с неистовым тявканьем покатился по двору. Услыхав жалобные стоны козленка, залились в один голос и дети.

— Вай, вай! Где мой козлик? — закричал один из них.

— Мой козлик! — затянули второй и третий.

— Мой, бабайя, мой козлик! — запротестовал, заглушая братьев, самый младший — Чиримия. Из глаз его градом полились слезы.

Детские животики, едва прикрытые рваными рубашонками, колыхались от плача, опаленные солнцем и ветром ноги топали по земле.

Отец, еще шагавший по двору, резко обернулся, наклонился к земле и стал шарить рукой: казалось, он ищет камень, чтобы отбиться от приставшей к нему своры собак. Он выпрямился, взмахнул рукой, словно пращой, и с пеною у рта завизжал:

— Ну, погодите, будет вам конец!..

Щенок первым счел за благо отступить, но визжал при этом так, словно в самом деле ему проломили голову.