Ханство Батырбека - страница 4
Но вот шея верблюда вытянулась, он опять крикнул и обошел белого коня Нурыхана…
Впереди пылали костры на последних курганах и, встречавшие Бекмурзу киргизы, кричали все восторженнее.
Нурыхан, пригнувшись к гриве, все более отставал, и видно было, как белый конь его сбивался, теряя быстроту и ровность бега.
Потускнел месяц, склонившись к западу, а впереди навстречу бегущему Бекмурзе разгоралась утренняя заря… Краснела, как щеки стыдливой Алтынсы, трепетно и пугливо ждущей теперь конца рокового состязания.
И вот вдали, на ровном горизонте, на румянце зари нарисовались и аулы…
Бежит белый верблюд и, почуяв жилье, устало и протяжно кричит… А навстречу с бурными криками несутся сотни всадников и, окружив Бекмурзу, поворачивают с ним к аулам…
Бедная, изнемогающая, поддерживаемая подругами, стоит у своей юрты Алтынсу и слабо, но нежно улыбается Бекмурзе… А он не может сойти с верблюда: отекло, окоченело от усталости и напряжения все его тело.
Его снимают и ведут под руки к невесте… Впервые и навсегда он берет ее теплые руки и плачет, как маленький…
А верблюда, который уже не мог стоять на ногах, подхватывают под живот арканами, ставят между двух свежих верблюдов и тихо ведут вокруг аула, чтобы не дать остыть его кипящей крови…
Аульный мулла торжественно подносит посеребренный полумесяц из дерева и увенчивает им взмыленную голову белого верблюда, победившего зло и постоявшего за молодость…
Пал белый конь Нурыхана, не добежав всего несколько шагов до аула… И старый Нурыхан, вдруг одряхлевший и смиренный, заплакал на свежем трупе своего любимого скакуна…
Так кончился небывалый спор Бекмурзы с Нурыханом… Так завершился бег, о котором знала вся степь, о котором из века в век будут петь, как о сказке…
Это был бег, увенчавший, украсивший новым именем знатный род: первенцем от Алтынсы родился:
— Батырбек!..
А это тоже означает: князь-богатырь!..
Батырбек длинной, высокой нотой закончил песню и умолк, вспомнив действительность, далекую яркому и вольному прошлому.
Он подъезжал к своему аулу, плотно, серым пятном припавшему к небольшой сопке, круглой, как опрокинутый казан, и голый, как бритая голова киргиза.
II
Но аул Батырбека, состоявший только из пяти юрт, все еще пребывал на летнем стойбище.
Все пять юрт стояли полукругом, будто шли гуськом по кривой дорожке, да так, остановившись, и залетовали. Три из них были старые, темно-серые, дырявые и прокопченные дымом, одна пегая с новыми заплатами из войлока и одна совсем белая, из хорошей кошмы, с красными узорами и цветными арканами. Обе юрты принадлежали Батырбеку, а остальные — его сородичам: дяде — старику Карабаю с семьей, сродному брату — бедному джигиту Сарсеке и дальнему родственнику по первой жене, Байгобылу, могучему, черному и одноглазому киргизу.
В пегой юрте жила первая жена Батырбека, пожилая Айнеке, а в белой — сам Батырбек со второй женой и пятилетним сыном.
Старший сын от Айнеке, джигит Исхак, был женат, хотя ему не было еще и восемнадцати лет. Он жил с матерью в пегой юрте. Жена его, четырнадцатилетняя Бибинор, хотя и носила, как взрослая, тяжелые кожаные калоши с громадными каблуками, но ростом была меньше двух аршин и часто играла с козлятами, телятами и жеребятами. Ей за это попадало от свекровки, но она скоро забывала обиды и, едва высохнут слезы на глазах, снова бежала куда-нибудь из юрты, через силу таща на ногах свои калоши, глухо хлюпавшие по земле, и звонко звала своих друзей-животных.
Она была тоненькая, смуглая, с быстрыми, блестящими глазами и вечно смеющимся широким лицом. Темные, жидкие волосы всегда лились со лба на лицо, и она, то и дело, боролась с ними, быстро пряча их под белый джавлук.
Исхак совсем не интересовался своей Бибинор, и если ему приходилось с нею разговаривать, он, не глядя, бросал ей короткие, отрывистые фразы и старался скорее уйти от нее.