Harmonia cælestis - страница 4

[2], дакийской принцессой и внучкой царя Децебала, — неспроста, видать, возвращение Трансильвании стало одним из заветных, но так и не осуществленных желаний моего отца. Этот Эсторас ставил себя вровень со Святым Иштваном, его тоже крестил Святой Адальберт, который нарек его, разумеется, Павлом. И далее следует бесконечная череда предков моего отца, вплоть до реально существовавшего в пятнадцатом веке Бенедека. В отдельном разделе указанного сочинения приводятся вымышленные от первой и до последней буквы королевские грамоты Святого Ласло, Эндре Иерусалимского, Лайоша Великого, государей Жигмонда, Матяша и так далее о пожаловании этим славным, но не существовавшим в природе предкам всяческих привилегий. Так, Святой Ласло, согласно одной из фиктивных грамот, выражал великое удовлетворение тем, что его возлюбленный родственник ведет происхождение от семьи, которая сделала себе имя еще во времена Иисуса. Мой отец, надо, кстати, заметить, указывает на вздорность всех этих утверждений. Правда, делает это на персидском языке, но все же… Приводит он и новую этимологию нашей фамилии. Оказывается, «ezder» на фарси означает «дракон», и, стало быть, наша семья в действительности — Драконхази. А грифон на нашем фамильном гербе, защищающий с обнаженным мечом Отечество, на самом деле — дракон. Больше того, мой отец пускается далее в пространное рассуждение о том, что не у всякой фамилии имеются столь древние, подтвержденные документами корни, немало болтается по стране и таких семей, которым всего (так и пишет!) две-три тысячи лет, ибо из-за ударов судьбы, во множестве сыпавшихся на Отчизну, архивы пропали, но все это так, пустое — человека ведь судят по благородству и добродетельности, хи-хи, а не по происхождению, каковое само по себе — лишь гроб повапленный, внутри полный костей и всякой нечистоты.

Был у меня один дальний, загадочный мой отец — назовем его так, — над колыбелью которого сияли последние лунные блики века уходящего и первые рассветные блики века грядущего; вечерняя и утренняя звезда — от ее-то названия наша фамилия есть пошла.

Мой отец ездил на настоящем коне-чародее, которого так Чародеем и звали. Вещий конь этот был вороной масти, с белой меткой на левой задней ноге. Жил он на сахаре да пшенице, не признавая другой еды. И был действительно вещим, потому что не только понимал отца, но еще и советы ему давал! Это он посоветовал поставить ему подковы задом наперед, чтобы враг, преследуя моего отца в противоположном направлении, никогда его не настиг. (Позднее, когда все лошади были перекованы таким образом, мой отец обманул врага и обрел спасение, подковав своего коня на обычный манер.) Почуяв опасность, Чародей громко ржал и стучал копытами, а когда мой отец вскакивал в седло, он летел так стремительно, что копытами не касался земли. А то и под облака взмывал вместе с моим отцом. Стоило только приблизиться вражьему войску, как он выбивал копытом, сколько в том войске полков. Как-то раз мой отец проиграл сражение, и неприятель пустился за ним в погоню. Чародей домчал его до укрытия, сам же улегся среди убитых лошадей, подсунув голову под шею лежавшего рядом конского трупа. И враг проскочил мимо них. Этот фокус он проделывал дважды: в августе 1652-го и весной 1969-го.

Когда кто-то относится с небрежением к доверенному ему имуществу или деньгам либо наносит ущерб чьему-то добру, то венгры обычно ему говорят: «Эй, приятель! Это тебе не солома Чаки!» Вы спросите, откуда пошло это выражение? По натуре своей Чаки были мягкосердечными, щедрыми и даже беспечными господами. И богоблагословенный народ, живо смекнув, что в твердыне феодализма образовалась брешь, додумался до такой вот хитрости: зерно из сжатой пшеницы мужики вытаптывали лошадьми только наполовину, так что зерна оставались в колосьях, точнее, часть оставалась, другая — нет; солому же его светлость всегда отдавал крестьянам, и они могли отвезти вышеупомянутые зерна домой, где, вооружившись ручными цепами, производили второй обмолот. И вашим, как говорится, и нашим. И держался сей способ хозяйствования достаточно долго, намолотом были довольны и барин, и мужики. Но в один прекрасный момент владения Чаки перешли к семье моего отца, чьи управляющие отличались большой сурьезностью, так как либо рождались такими, за что их и нанимали, либо обретали должную сурьезность по ходу дела. Пшеницу, обмолоченную абы как, они больше не принимали, говоря мужикам: Это вам не солома Чаки, а солома <здесь следует фамилия моего отца>. Так появилась на свет эта идиома, сохранившая память о допотопном способе производства.