Хата-хаос, или Скучная история маленькой свободы - страница 5

Димка с Ниной сидели в комнате, удивлённо смотрели на потолок, ставший небом, молчали. Ветер быстро стих, стало ясно, что больше ничего интересного не произойдёт. Нина вернулась на кухню, продолжила варить семейный суп. Прибежали родители, по дороге из города заехал встревоженный Георгий на МАЗе. Собрали вещи, кинули в прицеп, присели на дорожку и оставили разорённый барак-бардак навсегда. Нина двумя руками держала горячую кастрюлю с супом, пообедают в недостроенном доме. Лёнька качался на мешке с одеждой, думал о великой силе ветра, которую, наверное, можно использовать вместо мотора, надо только придумать способ, лёгкий способ. Смерч же просто воздушный столб, наполненный музыкой, зато от него летают самые тяжёлые предметы. Вот если вспомнить эту музыку… Баба Зоя подсчитывала убытки. Убытков, кроме разбитой люстры, баба Зоя не обнаружила, а барак всё равно был казённый и для семьи временный.

Городу и его жителям недобрым смерчем был нанесён великий урон. МАЗ проезжал мимо разрушенных домов, сдавленных троллейбусов. Видимо, были и человеческие жертвы. Георгий, хотя и лавировал меж завалов, только через час довёз семью на место. Ехал он не по Центральному мосту, а по старому, безымянному, как велел написанный от руки указатель.

На участке всё изменилось. Первое, что заметил Силантий, была превосходная крыша, нахлобученная на дом, будто смерч затеял смуту ради Ломоносовых. Во дворе стояла испуганная лошадь с ободранным хвостом, рядом с ней одуревшая от полёта ничья корова. Свиньи хрюкали в сарае, они никуда не улетели. Мусор, покрывший двор, был в основном полезный, строительный. Баба Зоя тут же прибрала в сарай рулоны обоев. Пусть куски разные, где в цветочек, где в клеточку, зато новые, не надо покупать. Лёнька же, Димка и Георгий не смотрели вниз. Самое большое изменение произошло выше, почти над головами, на Центральном. Мост, ставший уже привычной и необходимой частью города, разъединился пополам. Дальняя часть, вырванная стихийной силой, лежала на том берегу Уловки. Ближняя к Маховке часть вздыбилась и въехала на ломоносовский участок.

— Отлично, — прошептал Димка. — Теперь он наш!

Так и получилось. Городские власти сочли нерентабельным восстановление Центрального, запланировали Новый Центральный в километре от разрушенного. Соседи, хоть и невзлюбили Ломоносовых за благоволение к ним смерча, не сговариваясь отказались от прав на убитый мост в ломоносовскую пользу. Может быть, они просто боялись: кто знает, чего ожидать от этой семейки, которой помогают грозные небеса.

Дорожное движение стихло, первые два дня по привычке толпились машины, идущие из Москвы, потом при въезде в город установили указатель к старому мосту, и в заречной части Тутова воцарилась первобытная тишина. Былое шоссе переименовали в тупик Авиации, перестали обещать провести газ и открыть среднюю школу. Только пролетающие низко самолёты и редкие праздничные салюты на площади Ленина напоминали о близости городского центра и аэродрома.

Лёнька и Димка, ставшие владельцами и полмоста, и болотистого луга под ним, и даже части речки, по вечерам залезали наверх в выстроенную своими руками чайную беседку наблюдать самолёты. Лёнька особенно ждал тот момент, когда они прекращали перемигиваться с крыла на крыло красным и зелёным, загорались белыми посадочными огнями, будто перерождались в демонов свежего воздуха.

Пытаясь понять, судьба или случайность изменила его жизнь, Лёнька пришёл к пониманию устройства мира. Он искал суть в модных эзотерических книгах, призванных заполнять пустоты после падения идей социализма, и в ритме движения солнца, луны, реки, травы, самолётов. Болотистый луг, не имеющий практической ценности, и ту часть заброшенного шоссе, что заканчивалась мостом, Лёнька превратил в личное святилище, выставил среди дикой осоки пантеон — не ради шутки, а ради особого настроения. Наполовину асфальт, наполовину болото, Лёньке нравился этот символизм. Когда смотришь из беседки с моста, то видишь людские идеи сверху, будто летишь над землёй чистым духом или небесной стихией.