Хэппи Энд - страница 24

Выслушав мою сбивчивую болтовню и, что называется, глазом не моргнув, Порфирий — ну не помню, как его, хоть режь! — задал мне странный вопрос.

— Как вы думаете, — спросил он: — Кто мог желать смерти этих людей?

Тут-то я опять и разразилась, теперь уже — морем разливанным. Океаном слёз. Ударным цунами. Девятым валом своей истерики. Знаешь, почему? Дошло до меня, наконец. Только в тот момент и дошло, что даже в смерти своей они объединены. Понимаешь? Они жили недолго, не знаю, насколько счастливо: я-то всегда втихаря надеялась, что совсем нет, но умерли не только в один день — в один час. Павлуша, это самая страшная обида, самое обидное оскорбление, — они умерли в один день. Как при жизни я не была ему нужна, так и после смерти. Не нужна, не востребована, не любима, даже не уважаема.

Этому… Порфирию я сказала, что не знаю.

Но насколько я поняла из его слов, Олег действительно делал какие-то махинации с деньгами (права оказалась эта стерва!), и не только с моими деньгами. Мало того, — выяснилось, что он бессовестно ободрал и меня, и других, своих же друзей.

Да, Паша, ты оказался прав, а я-то, наивная дурёха, не верила. Выходит, Олег был скрытым подлецом. Боже мой! От одного сознания того, что, может, он вместе с Зинкой надо мной смеялся, у меня кровь застывает в жилах.

Значит, я не только неудачница, я ещё и круглая дура. Если Олег меня так жестоко обманул, на кого же надеяться? Выходит, права была покойница, когда швыряла мне в лицо, что «мир на подлости построен».

Павлик, я опять реву и не могу продолжать. Завтра — точно без меня. Может, я продолжу свои сочинения ещё сегодня… А Кирюшка уже спит. Как хорошо, что он здесь сегодня.

Это я уже ночью заканчиваю, а то опять дикая истерика была. Зверски я расклеилась. Желаю тебе не волноваться и не нервничать завтра… Вернее, уже сегодня. А меня нельзя выпускать из квартиры: под глазами живого места нет: щёки уже стёрла в кровь. Не пойду на работу утром, не в состоянии. Ни за что не пойду. И спать так хочется… Знаешь, Павлуша, прости, но допишу завтра, ладно?

Нет, Пашка, не спится мне. Хорошо, что Кирюшка со мной. Тёплое живое существо, на долю которого досталось столько зла. Нельзя родителям бросать своих детей — мне думается, это надо приравнивать к самым тягостным преступлениям: ведь детская душа остаётся потом отравленной на всю жизнь. Но не мне судить, конечно. Кто знает, что заставило мать бросить своегo младенца.

Иногда мне кажется, что Олег не только ненавидел всех женщин из-за той одной, но и Кирилла по этой же причине мало выносил.

Ладно. Попили с Кирюхой чаю. В холодильнике, честное слово: шаром покати. Может, наберётся хоть на яичницу мальчишке на утро. А вечером заказала ему пиццу. Вот обрадовался! Мало же человеку нужно для счастья.

Итак, младенец спокойно дрыхнет, будто ничего не произошло. Если бы удалось скомпенсировать для него хоть крохотную толику родительской любви, которой ему катастрофически не хватило. А ведь мальчишке всего пятнадцать лет.

Ты замечал ли, Паша? Ведь парень так и ходит с опущенной головой. А свою я готова положить на плаху, только чтобы Кирилл когда-нибудь расправился, чтобы держался прямо, чтобы нос и подбородок не перевешивали книзу. Но я абсолютно не осведомлена, что для этого надо. И не поздно ли.

Что с ним будет? Так не хочется отдавать родственникам. У Олега же вообще родственников нет, все Зинкины. Значит, Кириллу придётся жить с чужими людьми. Осталось ему, конечно, всего три года до «американской взрослости», но мне очень хотелось бы, чтобы хоть последние три года юности были для него хорошими, чтобы оттаял этот комок льда, отошёл затравленный волчонок. А я виновата перед ним. Паша, я подумала… Помнишь мы с тобой всё шутили насчёт женитьбы? Так вот, не возражал бы ты поговорить со мной на эту тему всерьёз? Ведь брак, наверное, — единственный реальный путь получить официальное опекунство. Я, во всяком случае, слышала, что люди неженатые не имеют права брать детей на воспитание. Если это действительно так, возьмёте ли Вы меня в жёны, сударь?