Хэппи Энд - страница 4

Ого! Практичность джинсов — какой штамп!

Отвечаю по пунктам.

Во первых строках письма — какого, пардон, ты ко мне пристал с Оклахомой? Я oтродясь там не была и, честное слово, не тороплюсь: хоть бы Париж, наконец, повидать…

Во-вторых, откуда я тебе на компьютере возьму ударение? Оставляю в качестве пресловутой «информации к размышлению».

В-третьих, если ты по профессии учитель, я-то чем виновата? А теперь сижу вот и ломаю себе голову свою несчастную, забитую компьютерными тестами: кто там в Штатах кончался? Троцкий? Или Троцкий в Мексике? Тю на тебя: неужто Керенский? А второй? Картавый, что ли? Слушай, своим бедным студентам, простым американским детям, которые растут, чтобы потом спокойно делать бизнес, — ты тоже этой ерундой забиваешь мозги? Павел Михайлович, то бишь, мистер Литинский, я понимаю, что учителям обязательно надо воспитывать всех вокруг, особенно несчастных друзей. Ладно, твои попытки в отношении меня я ещё кое-как терплю, хоть и огрызаюсь. Но имей в виду: если ты намерен в Сан Франциско взрастить настоящего советского человека, лучше предупреди заранее, я ещё куда-нибудь эмигрирую.

И, наконец, по делу: я не поняла: ты Кирилла обрабатываешь? Или мне показалось? И на Олега какие-то странные намёки. Говоришь, не кидайся на амбразуру… Разве такие трусихи, как я, способны на подвиги?

Никакие не древнеегипетские — глаза у меня самые, что ни на есть, иудейские. А ты меня Клашкой обзываешь. Клаша — это от Клавдия, крестьянское такое, кондовое, задорное, сильное, а я — Клара Вайсенберг. Несмотря на то, что шутки ради иногда употребляю в речи старорусские обороты, я всё-таки — Кларочка, Кларуся, тихая еврейская женщина. С Египтами, кондовыми, посконными, а так же древними, в дипломатических отношениях не состою, кроме того, что мы и в тех, и в других были рабами.

По-моему, Павлик, я тебе уже излагала: больше всего на свете я ненавижу, когда один человек унижает другого. Например, не выношу, когда надо мной подшучивают, смеются, или когда это проделывают с другими в моём присутствии. Именно потому, что рабство и есть узаконенное унижение одних людей другими, ненавижу и боюсь рабства во всех его проявлениях. Даже, если фильмы смотрю про рабов, то у меня заходится сердце. Потому стараюсь не думать о всяких Египтах. Помню, когда нас по дороге в Штаты завезли в Рим, было интересно, конечно, но не покидало чувство страха. Казалось, тени патрициев оживают, а где-то на заднем плане начинают дёргаться и тени рабов. А в Колизее чуть не плакала от ужаса и скорби: сколько там боли! В каждом камне, в каждой расщелине, в щепотках пыли и каплях влаги сконденсирована боль. Я слышала хриплые крики потных, ни за что ни про что умиравших гладиаторов, плач изнасилованных наложниц, а ведь сколько среди них было евреев! Моих бабушек и дедушек… Когда люди дразнят других, даже если это дружеские, вроде бы безобидные шутки, — вытерпеть не могу, взрываюсь и делаюсь зверем. Особенно, когда предметом насмешек делают какой-нибудь телесный недостаток… Чёрт знает, куда это меня опять занесло. В общем, по этому пункту почти отстрелялись.

Ловки вы, однако, сажать меня в тюрьмы. Надеюсь, что ежели там не посадили, то и здесь обойдётся как-нибудь. Я ведь ничего не проповедую, но для меня (простого бывшего советского человека) твоё пристрастие к мальчикам… Ну, тысячу раз прости… Ты же знаешь, как боюсь осудить кого-нибудь ненароком и как терпеть не могу навязывать кому-то своё отношение к жизни… Но называть нормальным то, от чего глаза на лоб лезут? То есть, разумеется, тебе желательно, чтобы ни у кого ничего ни на что не лезло. Увы! Паш, ты же не хочешь, чтобы я сейчас, наступив себе на горло, выкрикивала лозунги, неважно, за или против: лозунги есть лозунги; опять же, не выношу с детства. Но я, между прочим, костров не пророчу (О, неожиданно стих получился, здорово!) и не требую, чтобы кого-то сажали в тюрьмы. При всём при том, если узнаю, что ты в самом деле обрабатываешь Кирилла, последние члены оторву. Ну ладно, я понимаю, что этого у тебя и в мыслях быть не может: это было бы уже верхом подлости, на что ты неспособен. Может, потому на странную любовь я тебе от души отвечаю. Да и зачем нам друг от друга обычная? Ха-ха, это за костры и мавзолеи.