[Хичи 1-2] Врата. За синим горизонтом событий - страница 3
— Начинайте с любого, Робби. Первое, что приходит в голову.
Это кажется мне глупым. Откуда мне знать, что первое, а что последнее, когда в голове все перемешалось? Отец?
Мать? Сильвия? Клара? Или бедный Шики, пытающийся передвигаться без ног? Он порхал, точно ласточка в амбаре, которая охотится за насекомыми, — так Шики ловил мусор в воздухе Врат.
Я постоянно касаюсь тех мест в собственном сознании, которые причиняют мне страдания. По предыдущему опыту я знаю, что будет больно. Примерно так же я себя чувствовал в семь лет, когда бегал по Скальному парку вместе с другими детьми и пытался обратить на себя внимание. Или когда мы оказались вне реального пространства и поняли, что попали в ловушку, а из ничего появилась призрачная звезда, улыбаясь, как Чеширский кот. У меня сотни таких воспоминаний, и все они причиняют боль. Да, это так. Они само воплощение боли. В указателе моей памяти против них написано «Болезненно». Я знаю, где отыскать их, и помню, как бывает плохо, когда они всплывают на поверхность. Но пока я держу их взаперти, они не причиняют мне страданий.
— Я жду, Боб, — говорит Зигфрид.
— Думаю, — отвечаю я.
И тут мне приходит в голову, что я опаздываю на урок музыки. Воспоминание о том, что я учусь играть на гитаре, напоминает мне еще о чем-то, и я смотрю на пальцы левой руки, проверяю, не отросли ли ногти — мне хотелось бы, чтоб мозоли стали больше и тверже. Я не очень хорошо играю на гитаре, но большинство моих постоянных слушателей либо не слишком критичны, либо жалеют меня, а я получаю удовольствие от самого процесса. Правда, чтобы поддерживать нужную форму, требуется все время упражняться и помнить кучу вещей. «Сейчас посмотрим, — думаю я, — как перейти от фа-мажор к соль на седьмой струне».
— Боб, — настойчиво обращается ко мне Зигфрид, — сеанс оказался не очень продуктивным. Осталось десять-пятнадцать минут. Почему бы вам не сказать мне первое, что придет в голову… прямо сейчас?
Первое я отвергаю с порога и говорю второе:
— Первое, что приходит мне в голову, я вспоминаю, как плакала мать, когда погиб отец.
— Не уверен, что это на самом деле было первым, Боб, — с сомнением говорит он. — Позвольте высказать предположение. Первая ваша мысль была о Кларе.
В груди у меня все сжимается, дыхание перехватывает. Неожиданно передо мной возникает образ Клары, какой она была шестнадцать лет назад, и ни на час старше… И тогда я произношу:
— Кстати, Зигфрид, я думаю, что хочу поговорить о своей матери, — произношу я и позволяю себе вежливый примирительный смешок. При этом Зигфрид не вздыхает покорно, он молчит так многозначительно, что создает то же впечатление. — Понимаешь, — начинаю объяснять я, тщательно обходя все не относящееся к этой теме, — она хотела после смерти отца снова выйти замуж. Не сразу, конечно. Не хочу сказать, что она обрадовалась его смерти или что-нибудь такое. Нет, она его любила. Но теперь я понимаю, что она была здоровая молодая женщина — очень молодая. Сейчас подумаем… ей было тридцать три. И если бы не я, она, конечно, вышла бы замуж. Меня до сих пор мучает чувство вины, ведь я не дал ей вторично создать семью. Я пришел к ней и сказал: «Мама, тебе не нужен мужчина. Я буду мужчиной в семье. И я о тебе позабочусь». Но, конечно, это были только слова глупого мальчишки. Мне тогда было пять лет.
— Мне кажется, вам было девять, Робби.
— Да? — не очень искренне удивился я. — Сейчас подумаем. Зигфрид, кажется, ты прав… — Я стараюсь проглотить большой комок, образовавшийся в горле, давлюсь и начинаю кашлять.
— Скажите, Робби, — упорно настаивает Зигфрид, — что вы на самом деле хотели сказать?
— Будь ты проклят, Зигфрид!
— Давайте, Робби! Говорите.
— Что говорить? Боже, Зигфрид! Ты меня прижал к стене. Этот вздор никому не приносит пользы.
— Боб, пожалуйста, ответьте, что вас беспокоит?
— Заткни свою грязную жестяную пасть! — взрываюсь я. Вся боль, от которой я так старательно уходил, вырывается наружу, и у меня нет силы с ней справиться.
— Боб, я предлагаю, чтобы вы попытались…
Я бьюсь о ремни, вырываю клочья пены из матраца и истошно реву: