Химера - страница 29

Тут в лабораторию быстрым шагом входит Рогачев.

— Привет. — Он разгоняет рукой дым. — Фу, накурили. Какое сегодня число, коллеги?

— С утра было седьмое марта, — говорит Штейнберг.

— А где заявка? Чего вы тянете целую неделю? Хотите остаться без подопытных животных?

— Сейчас Круглов напишет. Видишь ли, товарищ завотделом, мы еще не совсем оклемались после высокоуважаемого ученого совета.

Круглов и в самом деле начинает стучать на машинке.

— А что, собственно, случилось? — говорит Рогачев. — Слова-то какие употребляешь. Не оклемались, видите ли! Ты что же, ожидал фанфар?

— Нет, не фанфар. Но…

— Ученый совет дал сдержанную оценку работе. Но не приостановил же исследование.

— В решении записано, что мы отклонились от плановой тематики и что следует заново переосмыслить методику. Это все равно что остановить работу.

Круглов выдергивает лист из машинки и протягивает Рогачеву со словами:

— Глеб Алексеевич, извините, конечно. Если бы мы представили реферат вот в таком виде — все было бы по-другому, правда?

На листе напечатано:

И ниже название реферата: «Рост активности нейроклеток под воздействием…» и так далее.

Рогачев резко комкает лист и швыряет на стол:

— Что за выходка, Круглов? Как вы смеете провоцировать?

А Круглов поднимается из-за стола с неестественно умильной улыбочкой:

— Вот тогда бы мы услышали другую песню, а? Ах-ах-ах, какое замечательное открытие… Глеб Алексеич и его сотрудники открыли заманчивую перспективу…

— Перестань, Юра, — говорит Штейнберг.

— Зафиксировать зрелость, отодвинуть старость…

— Мне ваши лавры не нужны! — Рогачев разозлен, но сдерживает себя. — Тем более что их и не предвидится…

— А вдруг прорастут? — Круглов обводит рукой лысину Штейнберга, но тот отбрасывает его руку. — Такой, знаете, пышненький зеленый веночек, — юродствует Круглов. — Он так бы подошел к вашей научной фигуре, Глеб Алексе…

— Это хулиганство, Круглов! Я требую, чтобы вы немедленно…

— Хулиганство? — повышает голос Круглов. Теперь не улыбочка у него на лице, а грозный вызов. — А как называется то, что вы с нами проделали?

— Немедленно прекра…

— Я скажу, как это называется!

И Круглов яростно выкрикивает фразы такой образной силы, что с потолка сыплется штукатурка. Вошедший было в лабораторию Волков-Змиевский застывает в ужасе, кусок штукатурки ударяет его по голове. Змиевский, взвыв, обращается в бегство.

Выбегает из лаборатории и Рогачев.

Некоторое время Круглов и Штейнберг молчат.

— Вот это да! — Штейнберг потрясенно оглядывается. — А бетонные плиты тоже можешь сорвать?.. Это ты по-боцмански, да?

Не отвечает Круглов. Отвернувшись к окну, ломая спички, закуривает. Штейнберг подходит, кладет руку на плечо.

— Юра, — говорит он медленно. — Выслушай внимательно. Нам остается только один выход…

Вера Никандровна в своей маленькой кухне готовит праздничный пирог. Ей помогает пятилетняя дочка — хорошенькая наивная мордашка, большой белый бант в русых волосах. Дочка, высунув в старательном рвении розовый язык, выкладывает тесто в круглом поддоне нарезанными кружками яблок.

Вера Никандровна зажигает газ в духовке и оборачивается к дочери:

— Все, Галочка?

— Сейчас, мам. Вот еще маленький кусочек остался.

Пирог посажен в духовку. Теперь можно присесть отдохнуть. Вера Никандровна смотрит на часы: начало седьмого. За окном темнеет по-весеннему: к извечной зимней петербургской серости добавлено немного синевы.

— Мам, а почему женский день только один раз в годе?

— В году, — поправляет Вера Никандровна. — Так, наверное, придумали мужчины.

— Наверное, — кивает с серьезным видом Галочка. — Все глупости придумали мужчины. Да?

— Ну, — улыбается Вера Никандровна, — за исключением тех, которые придумали женщины.

— А папа принесет мне подарок?

— Непременно.

— Я, мам, знаешь что хочу? — Галочка морщит лоб, напряженно думает. — Не знаю сама… Нет, знаю! Хочу зонтик.

— У тебя есть зонтик.

— Ну он же зеленый. А я хочу красный. Как у Зойки.

— Ты моя хочучка-почемучка. — Вера Никандровна привлекает ее к себе, поправляет бант.

— Мам, а тебе папа что принесет?