Химеры просыпаются ночью - страница 60

— Не балуйся, — не отрываясь от телевизора, сделал замечание отец.

Но по какому пути я пустил ход событий — плохому или хорошему?

Видимо, если существует бесчисленное множество вариантов и прожитых жизней, наверняка кто-то из миллиардов моих двойников нашел средство добычи и видеомагнитофона, и компьютера. Быть может, решение вопроса лежит совсем рядом, нужно всего только сделать пару шагов. Но в каком направлении? Самое главное — если б я увидел направление, тогда совершил не один шаг, а много-много шагов. Но дошел бы до цели. А как быть, если в заснеженной степи путь очерчен мелом? Шаг в сторону — и ты уже удаляешься от цели.

И я, выходя из торгового центра, в который раз позавидовал своему двойнику, собиравшемуся сейчас вставить кассету в «видак».

Дома никого не было. Мама на работе, отец — тот и вовсе теперь не понятно, когда явится. Я случайно бросил взгляд на себя в зеркале и заметил небольшое пятнышко под глазом. Вспомнил вчерашний случай у подъезда. Отсюда, из-за стен квартиры, показалось, что я мог бы и прорваться мимо них. Одного направо, другого налево — и деру. Стало ужасно жалко куртку. Она мне нравилась. Кооперативная, синего цвета с оранжевыми вставками на спине и в рукавах. Вспомнил, как радовался ей в первый день. А теперь она не известно где, не известно, кто ее носит. Эх, врезать бы вчера прямо в перегарный рот этому ублюдку! А еще лучше — пулю, в зубы. Чтоб разнесло в клочки.

Стоя посреди кухни, я вскинул руку с мысленно зажатым в ней пистолетом и надавил на спуск.

Бах — и осколки зубов вылетают из челюсти, пуля просверливает кость, летит дальше, раскаленной иглой выжигает себе путь через мозги, разбивает череп с той стороны — и летит дальше, на свободу. А этот урод падает вниз, в грязь, я беру свою куртку и иду домой. Остальные двое уже разбежались.

Сердце стучало, в животе проснулось смешанное ощущение страха и наслаждения. В глазах отчетливо стоял вид раскрошенных зубов, смешанных с грязью.

Раздался странный скрежет во входную дверь, я выглянул в коридор. Там уже стоял отец, сильно пьяный, грязный и растрепанный. В таком состоянии я видел его всего раз. Обычные его выпивки были не так сильны, по крайней мере, он самостоятельно передвигался. Но на этот раз по пути домой, видимо, несколько раз упал.

Отец что-то пробормотал, я только расслышал слово «проститутка» — и с размаха упал. Глухой удар лба о пол заставил меня передернуться.

Кое-как справившись с тяжелым телом, я уложил отца на диван. За воротником у него слипся желтый сгусток рвоты. Отец прерывисто дышал широко распахнутым ртом и пускал слюни. Было гадко смотреть на это бесформенное тело, которое я называл «папой», которое любил когда-то, с которым мы ходили прежде на каток и занимались фотографией.

Через час пришла мама. Я сидел в своей комнате и не видел ее реакции на отца. Только через некоторое время послышались всхлипы, затем сонный голос что-то промычал и прикрикнул «заткнись, корова».

— Вот так, корова! — завизжала мать. — За все мои старания и молодость теперь я корова! А ну вон из моего дома!

— Я не позволю! — заревел голос отца. — Это пусть твои мымры на работе своих телков бьют и орут на них, а я позволю!

Вслед за тем послышался стук и звон чего-то разбиваемого. Я выскочил из своей комнаты и увидел лежащую на полу маму, на нее сыпались остатки стекла из серванта. Не помня себя, я бросился на отца, но получил кулаком в правое ребро, резкая боль перехватила дыхание, в глазах потемнело.

— Ты туда же, выродыш!

Ко мне приближалось массивное тело с кулаками. Первый удар пришелся в висок, потом я закрыл голову, но в ход пошли ноги. Я ничего не видел, лицо залило теплой кровью. Потом все провалилось в темноту.

Наконец-то пришла настоящая зима. Я выглянул в окно палаты и увидел: снег лег толстой подушкой на все вокруг. Плавные линии, из которых теперь состоял заснеженный больничный двор, успокаивали и настраивали на хорошие мысли. Скоро Новый год. Быть может, в праздник они помирятся?

Каждый день приходила мама и плакала, жаловалась на отца, который стал вообще редко появляться дома, а если и ночевал, то не говорил ни слова, а рано утром уходил. Мне было стыдно за нее перед соседями по палате. Она не приносила мне ничего из еды, только однажды — пакетик баранок. Стыдясь своей бедности, я спрятал пакетик подальше и никогда не доставал его, хотя есть хотелось постоянно.