Хмара - страница 13

В цепи на неожиданную неразбериху реагировали по-разному. Многие — большинство — были довольны, что получилось именно так, радовались отсрочке боя, и эта сиюминутная, не заглядывающая в будущее радость по-человечески была оправданной, естественной Кому ж охота лишний раз подставлять себя под пули? И если умирать, так лучше завтра, а не сегодня, лучше вечером, чем утром…

Бойцы благостно щурились на утреннее, подернутое золотистой дымкой солнце, сворачивали подрагивающими пальцами самокрутки и курили с жадностью. Кому приспичило, оправляли нужду. Штыками и ножами ковыряли сахарную свеклу, брезгливо жевали приторно-сладкую белую мякоть. Наблюдая из-под ладоней за командирской группой, подшучивали над опростоволосившейся разведкой. Негромкий говор и смешки плавали над цепью.

Но были и такие, кто мрачно сплевывал и тихо матерился, — их возмущала нерасчетливая, неразумная трата сил. Люди шатались от усталости, а их, как выяснилось теперь, продержали не понятно зачем всю ночь без сна, вторые сутки не было горячей пищи — кто что ухватит мимоходом на огородах, тем и живы. Такие правдолюбцы есть во всяком сообществе, им мало, что над ними не каплет, а справедливость подавай.

За балкой, откуда начали наступление, показались фуры хозвзвода. По смежной дороге пылили машины дивизионного эвакогоспиталя. У них был приказ: не отрываться от головной группы войск. И они выполняли приказ, пожалуй, чересчур старательно — догнали вплотную боевые части. Впрочем, они могли обмануться тишиной и приняли ударную группу за второй эшелон.

От командирской «эмки» навстречу обозу побежал молоденький адъютант, придерживая хлопавшую по ноге полевую сумку. Жестами он показывал хозяйственникам: надо рассредоточиться в балке.

От накопившейся усталости и бессонных ночей все окружающее выглядело в глазах Никифора преувеличенно реальным и в то же время ненастоящим, отделенным от него стеной непонимания. Схожее чувство он испытывал когда-то, ныряя с открытыми глазами в тихой и чистой речушке Вад или наблюдая с лодки за таинственной и глухой подводной жизнью. И сейчас он был словно бы погружен на дно гигантского аквариума, где все в точности, как в реальном мире, но воспринимается иначе — через невидимую, искажающую свет и звуки среду.

Негромкие голоса соседей по цепи казались ему раздражающе неприятными, корябающими ушную перепонку. А смысл слов доходил не сразу. Ему, мордвину, научившемуся говорить по-русски не с младенчества, а в школьном возрасте, приходилось повторять про себя русские слова, чтобы вспомнить, что они означают. Он видел мельчайшие прожилочки на свекловичных листьях — в обычном нормальном своем состоянии он почему-то их не замечал. Лицо командира взвода связистов, который торопливо прошел мимо Никифора, путаясь сапогами в свекольной ботве, показалось ему незнакомым, более того, чудовищным. На носу у комвзвода была родинка, обыкновенная родинка, которую Никифор видел и раньше, но сейчас он не видел ничего, кроме этой безобразной родинки и черных слипшихся волос, торчавших из ноздрей.

Переутомленный мозг, видимо, не воспринимал предметы и окружающую обстановку в полном объёме, а выхватывал какие-то случайные детали. И выхватывал их с преувеличенной, болезненной яркостью.

— Выходи на дорогу! Строиться-а! — послышалась команда.

Молодцеватый, подтянутый и не понятно когда успевший побриться командир роты стоял на полевой дороге, к нему стягивались с обеих сторон рассыпанные в цепь бойцы.

В небе заныла, приближаясь, «рама» — немецкий самолет-разведчик.

— Воздух! Замаскироваться!.. — крикнул ротный.

Никифор по примеру других лег в борозду. Штабные «эмки», лихо развернувшись, умчались к дальнему краю поля, где зеленели кусты. Разведчики поскакали в направлении селения, откуда приехали. Поле стало пустым, словно тут никого и не было.

Свекольная ботва загораживала Никифора с двух сторон, но спина-то была открытой. И хотя он понимал, что с той высоты, недосягаемой для зенитного огня, на которой парил самолет-разведчик, даже в бинокль едва ли можно разглядеть лежащего в борозде человека, все равно он испытывал чувство враждебного взгляда в спину. Он лежал, уткнувшись лбом в сгиб руки, испытывая легкое головокружение — то ли земля под ним неощутимо колебалась, как гигантский плот, то ли толща неба упруго переливалась от горизонта к горизонту…