Хочешь жить, Викентий? - страница 11

У Кудимова семьдесят процентов ожога, обугленный труп просто, но вытащил его Олег Иванович с того света, вытянул. Кудимов в машине ЗИЛ-55 горел, на нем нейлоновая рубашка расплавилась.

Когда его привезли к нам в травму, дежурил Валентин Григорьевич, и стал он по кусочку этот нейлон вместе с кожей срезать. Но тут подоспел Олег Иванович да как заорет: «Дура! Зачем?» И главное, почему-то «дура», а не «дурак». Приказал не трогать рубаху: пусть кожа вместе с нейлоном отомрет – так заживать легче будет.

Валентин Григорьевич на «дуру» обиделся, но Олег Иванович оказался прав. Заживление ожоговых ран в этом нейлоновом футляре лучше шло. Правда, на теле у Кудимова новая кожа в виде рубахи наросла, даже пуговки отпечатались, и складки, и швы. И не снять ему теперь вовеки эту рубаху… Но ведь это ерунда по сравнению с тем, что его ожидало с таким процентом ожога – кроме белых тапочек, ему уже ничего не светило.

Во время операций, на пересадках кожи и больших перевязках Олег Иванович всегда был в прекрасном расположении духа, шутил, разговаривал с больным или петь начинал, и я сам, не замечая как, тоже делался веселым и подхватывал его шутки.

– Знаешь ли ты, Кудимов, – задумчиво разглядывая освобожденные от бинтов ожоги на теле, серьезно говорит Олег Иванович, – что меня жениться на тебе заставляют?

– Это как? – улыбаясь непослушными губами, выговаривает Кудимов и на секунду забывает о боли.

– Да так. Когда тебя привезли с дороги, я ж всю ночь с тобой провожжахался. Утром прихожу, а жена говорит: «Где был? У тебя дежурство в восемь кончилось!»

– Я ей: так и так, говорю, с Кудимовым провожжахался.

– А она мне: «Вот на Кудимове и женись!» Я к ней и тем, и этим боком. А она все одно требует: «С кем вожжахался всю ночь, на том и женись». И в любовь мою не верит.

– Дак у меня жена есть, – словно сокрушаясь такой неудаче, растерянно отвечает Кудимов.

– Развестись придется, – участливо советует операционная сестра Ольга.

А тем временем пересадка небольшого участка кожи подходит к концу.

– На сегодня всё, – вытирая пот, говорит Олег Иванович. – Следующего везите.

Крупные ритмичные капли бодро прыгали из перевернутой бутылки в капельницу и, становясь тоненьким потоком, лились по системе стеклянных трубочек через иглу в кровь. Не так-то легко пролежать два часа с неподвижной рукой, особенно когда у тебя вторая в гипсе по самую шею, а все тело болит адской болью, но на мои жалостливые вопросы Сашура только улыбалась.

– Что ты, Саня! Раз болит, значит, живое. Как подумаю, что могла умереть, как вспомню про пятницу, которую не помню! – Сашура улыбалась по-цыгански, блестя глазами и невероятно белозубой на смуглом лице улыбкой. – Пускай болит!

Но тут же все лицо ее опять искажала гримаса боли.

Пока кровь разбавлялась очередным чудодейственным раствором, я сидел около Александры на самом краешке кровати и без умолку болтал. Пересказывал фильмы, книги, смешные истории, анекдоты. Сашура смеялась и сразу же морщилась от боли.

– Катится нолик по пустыне, – начинал я торжественно. – А навстречу ему другой нолик…

– Ой, перестань, – морщилась сквозь улыбку Сашура, – мне смеяться больно!

Она преодолевала свое почти неподвижное заточение в кровати с незаметным, смиренным терпением. И вот первая радость – правильно срасталась переломанная в нескольких местах рука. Перелома позвоночника не оказалось – был сильный ушиб, и Сашура уже могла, облокотившись на подушки, понемногу сидеть.

Но пришитый скальп приживаться не думал. Через неделю пошел такой некроз тканей! А через три недели кожа головы полностью омертвела. Олег Иванович постепенно удалял дряблые, безжизненные лоскутки кожи.

Я всякий раз присутствовал на перевязках.

– Смотри, студент, – указал мне Олег Иванович, удаляя очередной небольшой некротический участок, – появляется грануляция. Это хорошо или плохо?

Я вспомнил, что грануляция – это вроде как появление новой, временной ткани, перед тем как начнется рубцевание и нарастание свежей кожи.

– Хорошо.

– Вот и я думаю, что хорошо. Будем начинать пересадку.

Сашура переносила эту процедуру молча, позволяла себе только морщиться. Но вот ноги оставались такими же бесчувственными, как и месяц назад.