Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала - страница 3

стр.

Один персонаж Андрея Платонова сказал когда-то: «Без меня народ неполный». Как выясняется, он такой все-таки не один, и слава Богу. Что до меня, я предпочел бы покинуть сей мир немного раньше Володьки — все-таки будет на кого это веселое место оставить. Почитайте, уверитесь сами.

Сергей Ильин (Москва — Саратов)

Вы насмешники, лишь бы только насмеяться над провинциальными.

Н. В. Гоголь. «Ревизор»

Многочисленным собутыльникам,

живым и мертвым,

плохим и хорошим,

одинаково любимым посвящается.


Министерство внутренней цензуры

ПРЕДУПРЕЖДАЕТ,

что все события и имена в данном повествовании

оскорбительно подлинны и крайне опасны

для общественного здоровья

ЛЕГКАЯ ЖИЗНЬ

Ничто так не стирает грань между правдой и вымыслом, как показания очевидцев.

С. В. Демьяненко. «Дело № 10-175»

Только на седьмом десятке я понял, что прожил необычайно легкую жизнь. Не то что трудностей не было, были. И руки-ноги ломал, и от многого другого больно было. Даже умирал пару раз, но это-то совсем не больно. Приходишь оттуда в сознание, перед глазами белый доктор фокусируется, спрашиваешь, языком еле ворочая: «Шо це за дило?», — а он глазки закатывает и мытым пальчиком спиральку в воздухе закручивает. Всего-то!

А жизнь легкая потому, что, по сути, была бесцельной. Прихотей — хоть отбавляй, а целей не было. Точнее, не было средств на эти цели, а на прихоти были. Поэтому генпланов для себя не чертил, а значит, и выполнять их не стремился. Ногти не кусал от досады, слюной не давился от зависти, слез с горя не лил. Веселился больше нормы социалистического общежития, а жизнь шла как бы сама по себе, а я по ней почти без остановок. И с удовольствием!

Но была у меня с малых лет одна мечта, несбыточная по определению.

Детство мое было безоблачным, но безденежным. И то и другое обеспечили мне родители. За чистое небо над головой я им до конца их жизни (да и моей тоже) безмерно благодарен. А по финансовой линии — испытываю сомнения. Оба родителя были инженерами: папаша — главным, а мама — рядовым. Так что и доход семьи был среднеинженерным. Да и состав семьи был среднестатистическим — четыре человека, двое детей. Да и дом, в котором мы жили, был из середины статистики: двадцать шесть квартир на пятьдесят два инженера и техника. Заводской дом ИТР: жилплощадь — служебная, за малым исключением директора завода и секретаря парткома, — коммуналка, мебель — кровати, столы, стулья — все с жестяными номерками, под роспись управдома в амбарной книге. Домоправителя Иван Иваныча в жёваном чесучовом френче и когда-то белой фуражке боялись: а вдруг стул покалечишь или стол поцарапаешь? Не беда, но позор на общем собрании, проходившем летом во дворе, зимой — в дворницкой.

Беда была, когда коллега управдома по непритязательному досугу, облезлый как в смысле головы, так и одежды фининспектор шастал без предупреждения по квартирам. Чаще всего мытарь шел на звук швейной машинки «Зингер». А не частным ли, гражданочка, предпринимательством занимаетесь, положенных налогов в казну не платя и закон тем нарушая? И замерял площадь найденных тряпок умножением на бумажке показаний портняжного сантиметра: влезает в норму семейного потребления на душу населения или нет? Мамаши наши жарким потом покрывались: а вдруг?

Не было в нашем доме ни снабженцев, ни буфетчиц, ни воров в законе — то есть советских миллионеров. Не было и рабочих и колхозников — гордых за свою страну советских нищих. А все остальное было. Кроме денег. На мороженое — два раза в неделю (палочка эскимо — одиннадцать копеек), на газировку — три копейки с сиропом, копейка — без, да на кино — двадцать копеек на дневной сеанс. И то не всем давали.

Но самая унизительная, по моим тогдашним представлениям, мальчишечья обида — это стиранная-перестиранная одежная бедность среднего класса. Ее отличие от мерзкого тряпья уличных побирушек лишь подчеркивало проблему — улицы, а еще больше базары и вокзалы, были в те послевоенные времена просто напичканы нищими. Как профессиональными, с насиженными местами, так и залетными. Но эти убогие люди в бутафорских лохмотьях жили своей в чем-то неповторимой жизнью: по амбициям, так сказать, амуниции. И в этой жизни, наверное, были и смех и слезы, а может, и любовь… Но сколько в ней, уж точно, было неповторимого артистизма!