Холмы России - страница 20
«В Вязьме пересадка. Туда да назад — дня три выйдет», — прикинула Феня.
— Меня из колхоза на день отпустили. Самая молотьба.
— Тебе муж должен был объяснить все в письме.
— Сама захотела. Хоть глянуть, — сказала Феня со слезами: жалко было и себя и Митю, что завела его жизнь за эту колючую проволоку.
— Ну, глянешь, когда сюда, в поселок, пойдут. Часа через три. А об остальном не проси. Не могу.
Она хотела сесть на приступку домика, так устала.
— Тут не разрешается. Вон туда, — показал старший в ноле.
Феня села на край рва у дороги, в тень запыленной ракиты, которой выпала доля желтыми сережками по веснам отсчитывать осужденным пропащие годы в их сроке.
Во рву полынь, репейник в дреме малиновых цветов.
Лечь бы тут да выспаться.
С вышек не сводили глаз с Фени, не потому что опасались ее, а будила она женской красивой молодостью манящее желание уйти и где-то жить на вольном просторе.
Она чувствовала эти взгляды с вышек, из этого зноя, как из тоски, жадно стремилась к ласке мужская сила.
«Вот жизнь. И за что же такая жизнь? — подумала Феня. — Счастливая хожу. Домой могу поехать. На Угру. А как же им? — подумала она о тех, кому за проволокой годы жить. Неужели так надо было что-то натворить, а потом тут мучиться за какой-то кусок? Ведь знали, что так будет. Знают, а идут воровать, грабить, прогуливают чужие деньги. Радости-то никакой: ведь это вот ждет. А творят».
По другую сторону дороги, среди редких елок, такие же, как и в лагере, бараки, но с большими окнами, перед которыми зеленели гряды в картофельной ботве и в огуречных лопухах.
Возле барака женщина стирала белье.
Феня пошла туда попросить попить.
Женщина, раскрасневшаяся от стирки и от жары, в полной молодой силе, босая, вынесла воды в кружке.
Феня напилась.
— Какая вода хорошая!
— Чего в ней хорошего? Болотом пахнет, — сказала женщина и, поставив на лавку кружку рядом с корытом, принялась стирать. — К своему черту, что ли, пришла?
— К мужу.
— Побрезговала бы мужем называть. А выйдет, еще спать с такой грязью, говорила женщина, с шлепаньем настирывая белье. В мыльной пене быстро работали ее руки, и от этих быстрых движений тряслась ее грудь с мокро налипшей майкой, — Плюнуть бы в рожу такому мужу, да и прощай. Это разве люди? Сброд. Перековывать их? Чего перековывать, когда совести нет: выгнила. А у другого отроду ее не было. С соплей папироску в зубы, вино да девочек давай. Что с него? Негодный. Повидала я их. Седьмой год с мужем по этим местам.
Феня сказала про Митю, фамилию его назвала.
— Может, знаете? — спросила она. — Высокий такой, молодой.
— Голову еще всякими забивать.
— Гостинец ему хотела передать.
— Вон на окно поставь. Попрошу мужа.
Феня поставила на подоконник раскрытого окна узелок с салом и кисет, набитый под завязку махоркой.
— За что сидит? — спросила женщина.
— Деньги он разгулял.
— Мошенник, значит. Своему же народу в карман залез. Такую шелуду жалеешь еще.
Слова эти Феня приняла без обиды, с покорностью перед встречей. Увидит его сама и решит, так чувствовала, что с одного взгляда решит.
Женщина крепко выжала рубашку, бросила ее с хлястом в ведро.
— Идут вон. Гляди.
На дороге послышался шум, говор. В пыли, темно просвечивая, двигалась колонна.
Они шли торопливым шагом, спешили в лагерь к еде.
Сзади и по бокам конвойные с винтовками шли, слитые с быстрым движением колонны, но отдаленные от нее положенным расстоянием, которым и замыкалась воля этих преступивших закон людей: воров, мошенников, хулиганов, пьяниц, бывших счетоводов и бухгалтеров, завмагов и кассиров. Многие из этих людей когда-то жили в семьях, хорошо одевались, спали в чистых постелях.
А теперь шли в грязной одежде, спешили к куску хлеба, за который работали — рыли и возили землю, чтобы потом отщипнуть от этого куска желанную корочку. Еще и это считается благом в преступной вине за загубленное, которое никому не дано воскресить, как ни тяжко бывает старание и раскаяние виновного.
Феня подошла ближе. Искала глазами Митю. Где же он?..
Колонна завернула к воротам. Остановилась. В сторону Фени — все взгляды, тягуче-угрюмые и дерзкие, весело подмигивающие ей.