Холодная страсть - страница 38
— Но есть мой дядя Майкл, — парировала она в ярости. — Даже он не позволит вам такого!
— Он находится за много миль отсюда, ловит рыбу, и, прежде чем вы упомянете Кэт, я должен сообщить, что сказал ей, что мы, возможно, встретимся с вашим дядей через несколько дней, так что если мы не вернемся домой сегодня вечером, она будет думать с чистой совестью, что мы решили так и сделать.
Краска возмущения постепенно сбежала с лица Джорджины, и оно стало бледным и встревоженным. Ее сероватые глаза расширились, когда она непроизвольно запротестовала, отрицая его такие жестокие высказывания, однако его несгибаемый взгляд не смягчился, он пронзил ее сердце и оставил его трепетать, как если бы был стальным острием. Он подтвердил каждое произнесенное слово, откуда, несомненно, следовало — орел больше не прячется! Дрожь смутного опасения пробежала по ее телу, когда она подумала об орлиной гвардии вокруг его дома; подобно этим диким созданиям, он также обладал чертой наброситься на того, кто перечил ему.
Скрип его стула по каменному полу так испугал Джорджину, что видно было, как ее тело вздрогнуло. Теперь, когда она знала степень его жестокости, одинокая хижина и ее пустынные окрестности приобрели дополнительный зловещий аспект в ее напуганном уме, посылавшем сигналы опасности, заставлявшем трепетать. Когда он поднялся, она непроизвольно вздохнула и откинулась на спинку стула. Он подошел ближе и посмотрел на нее сверху вниз с непроницаемым выражением лица, и она снова отпрянула от него.
Джорджина почувствовала, что, когда он стоит неподвижно в продолжающейся тишине, изнутри у нее подымается истерия. Веселый очаровательный мужчина, непоследовательной натурой которого она, как она ощущала с полной определенностью, может управлять, исчез полностью; суровый незнакомец, оказавшийся на его месте, представлял гораздо большую проблему, чем любая из когда-либо встречавшихся ей ранее. В деловом мире, где ее первые зубы прорезались на золотой самопишущей ручке сотрудника ее матери и где первые слова были повторением слов матери, произнесенных свойственным деловым женщинам языком, что поставило всех в известность о ее конкурентоспособности в мире мужчин, она господствовала безраздельно. Однако перед Лайэном Ардьюлином она чувствовала себя лишенной всякой уверенности. Холодное самообладание, которое она старалась развить в себе годами, исчезло как облачко с вершины горы, когда она попыталась применить свою ничтожную силу против превосходящей ее личности. И именно это испугало ее больше, чем что-либо еще; ее мать служила такой прочной поддержкой, что она чувствовала себя способной перехитрить любого мужчину, но здесь, вдали от ободряющей надежности «Электроник Интернэшнл» она оказалась женственно слабой и совершенно беспомощной в противостоянии мужчине, отказавшемуся оказывать ей почтение, к которому она как дочь своей матери успела привыкнуть.
Джорджина утомленно провела ладонью по лбу; она устала, позади был длинный день, полный событиями, и вокруг молчащей хижины опускались сумерки. О чем еще он намеревается ее расспрашивать? Какие еще оскорбления планируются за этой молчаливой маской, оживляемой лишь глубокой голубизной глаз, которые уже в течение минуты внимательно изучают ее? Ей хотелось узнать.
Она спросила внезапно:
— Где я буду спать? — и была удивлена кроткой неуверенностью своего голоса.
Он наклонился над ней:
— Спальня наверху, — он вскинул голову в направлении лестницы, находившейся у дальней стены. Ее сердце погрузилось в странное состояние, но она собрала все свое мужество и повернулась к лестнице.
— В таком случае, если вы не имеете ничего против, я пожелаю вам спокойной ночи, я очень устала.
Он протянул руку, останавливая ее:
— Я пойду первым, — настоял он ровным голосом, — так как бывал здесь не раз, а вы можете споткнуться в незнакомой обстановке.
Она не возражала, когда он прошел вперед, но сердце сжали холодные пальцы, вызвав чувство опасности, парализовавшее ее дыхание настолько, что ей с большим трудом удалось сделать глубокий вдох.
Наверху лестницы было гораздо темнее, в проходе не было окон и была только одна дверь, ведущая в единственную спальню. Он открыл ее настежь, проход немного осветился, и она вошла вслед за ним в комнату. Внутри стояла железная кровать с самым тонким матрасом, какой она когда-либо видела, положенным прямо на пружины. Спинки кровати были украшены помятыми трогательно великолепными латунными шарами, а на столе с такими рахитичными ножками, что, казалось, они вот-вот переломятся под тяжестью мраморной крышки, стоял кувшин и таз для умывания.