Холодная война. Свидетельство ее участника - страница 24

О предлагавшемся Стимсоном ином, разумном, пути и об итогах рассмотрения его предложений, как и о делавшихся Трумэном на закрытых совещаниях высказываниях в адрес СССР вроде следующего: «Пусть убираются к черту», широкая общественность узнала, конечно, не сразу.

Если же говорить о советском руководстве, то, во-первых, начавшийся сразу после смерти Рузвельта поворот в политике США оно ощутило по практическим делам нового хозяина Белого дома (совместная телеграмма Трумэна и Черчилля по польскому вопросу, характер беседы с Молотовым, линия поведения на конференции в Сан-Франциско, вызывающее по своей манере прекращение поставок по ленд-лизу через три дня после окончания войны в Европе, несмотря на предстоявшее вступление СССР в войну с Японией, и т. п.). Во-вторых, современным историкам, ищущим истоки «холодной войны» и анализирующим последовательность событий, важно учитывать теперь уже ставшие широко известными факты, объясняющие исключительно хорошую осведомленность советского руководства в те годы обо всем происходившем в Вашингтоне и Лондоне, включая и переписку между ними по вопросам политики в отношении СССР. Я имею в виду информацию, которой располагало советское руководство благодаря тому, что на советскую разведку работали такие осведомленные в этих вопросах люди, как К. Филби, Д. Макклин, Г. Берджесс и другие.

Вспоминается мне, в частности, такой эпизод. Отмечая 1 мая 1945 года в семье одного высокопоставленного сотрудника НКГБ СССР, с сыном которого я учился в то время в Высшей школе, я услышал не предназначавшуюся для моих ушей фразу из разговора хозяина дома со своими коллегами насчет того, что Трумэн, мол, «фактически послал Молотова к черту». Спустя годы, когда из опубликованного дневника Форрестола стало известно об упомянутом выше совещании в Белом доме 22 апреля 1945 года, накануне беседы Трумэна с Молотовым, мне стало ясно происхождение фразы, услышанной мною в Москве всего через неделю после того совещания.

А например, из бесед с Громыко я понял, что при определении позиции СССР в отношении «плана Баруха» учитывалось не только то, что говорилось открыто в самом плане, но в не меньшей мере и содержание секретного тогда доклада Ачесона Лилиенталя, о котором упоминалось выше. В ряде случаев я сам, знакомясь с появившимися на Западе после войны публикациями документов и мемуаров, ловил себя на том, что в той или иной форме знал раньше об упоминавшихся в них фактах. Во время работы в первые послевоенные годы в информационной службе советской разведки мне приходилось переводить подчас «обезличенные» документы, которые теперь, в свете опубликованных материалов, открывали мне свое «лицо».

Другими словами, не во всех случаях, когда внешне дело выглядело так, будто СССР первым сделал какой-то шаг, а США лишь отреагировали на него, это соответствовало действительному положению вещей. Иногда такое впечатление создавалось потому, что советское руководство, достоверно зная об определенных американских решениях, планах и скрытых действиях, неизвестных пока общественности, вело себя соответственно, подчас, возможно, излишне упреждая события, но все же первопричиной было то, что происходило в Вашингтоне, а не в Москве.

В этой связи, по-моему, снова возникает нелюбимое историками «если бы». Что, скажем, если бы Трумэн согласился с советами Стимсона? Ответил бы Сталин взаимностью на готовность американского президента, будь она проявлена, всерьез договориться об отказе от производства и использования атомного оружия?

С уверенностью дать положительный ответ на такой вопрос, разумеется, невозможно. Так сказал мне и Громыко, когда я однажды спросил его об этом. Однако добавил, что он, зная настроение Сталина тех дней, его установку на послевоенное сотрудничество с США, планы восстановления разрушенного войной народного хозяйства, не стал бы полностью исключать возможность благоприятного развития событий, пойди Трумэн по пути, предлагавшемуся Стимсоном.

В пользу такого допущения, я думаю, говорит и то, что, как теперь известно, по-настоящему широкомасштабные работы по созданию атомного оружия в СССР стали разворачиваться в 1946 году, уже после того, как совершенно ясно сформировалась линия США на отход от сотрудничества с СССР и США перешли к политике силы, где главным аргументом была атомная бомба.