Холодная война. Свидетельство ее участника - страница 50

Не все, но большинство американских участников кризиса и многие ученые сходятся на том, что Хрущев решился на это потому, что считал Кеннеди «слабаком», не способным на решительные контрдействия. Такое представление о Кеннеди сформировалось, мол, у Хрущева в результате того, что Кеннеди не решился довести до успешного завершения вторжение на Кубу в 1961 году, не дал должного отпора Хрущеву при встрече в Вене и затем «проглотил» берлинскую стену.

Подобной версии придерживается в своей книге «Разрыв с Москвой» и бывший советский дипломат, он же агент американской разведки А. Шевченко. Однако каких-либо убедительных свидетельств правильности этой версии ни Шевченко, ни другие ее сторонники привести не могут. Попутно замечу, что в книге Шевченко вообще мало что соответствует действительности. В ней все подчинено, во-первых, созданию гипертрофированного представления о значимости его персоны и его сверхосведомленности, а во-вторых, стремлению убедить читателя в том, будто его предательство было мотивировано идейными соображениями, хотя на деле все обстояло гораздо более прозаично. (В связи с предательством Шевченко имел место, помимо всего прочего, один неприятный для меня лично казус. Газета «Нью-Йорк таймс» допустила непростительный для такой солидной газеты «ляп»: сенсационное сообщение о работе Шевченко на американскую разведку сопроводила фотографией, на которой была изображена не его, а… моя физиономия. Кое-кто советовал мне тогда предъявить газете иск за нанесение морального ущерба, но я не стал этого делать, а, видимо, зря — по американским канонам вполне можно было заставить «Нью-Йорк таймс» раскошелиться на кругленькую сумму, которая никак не помешала бы мне в последующем, когда наступили черные дни.)

Версия же о Кеннеди как о «слабаке» никак не соответствует моему представлению о том, как на самом деле Хрущев оценивал американского президента.

В своих мемуарах Хрущев говорит о Кеннеди как о, «несмотря на молодость, настоящем государственном деятеле», и сколько бы раз ни упоминал о нем, в каждом случае употребляет такие прилагательные, как «умный», «гибкий», «мыслящий по-государственному», «трезвомыслящий», «остромыслящий»; мнение же о Кеннеди как слабом президенте в мемуарах Хрущева начисто отсутствует.

Да и откуда ему было взяться? Для того чтобы в апреле 1961 года при проведении спланированной еще предыдущей администрацией операции вторжения на Кубу вовремя остановиться, не втянуться в более широкие военные действия против Кубы, а при встрече с Хрущевым в Вене откровенно признать апрельскую авантюру ошибкой, Кеннеди надо было обладать немалым политическим мужеством, и это не могло не быть должным образом оценено советским лидером. А что касается берлинской стены, то, как об этом подробно говорилось в предыдущей главе, возведение ее в августе 1961 года на деле было вынужденным отступлением самого Хрущева от того, чем он грозил Кеннеди в Вене, когда убедился в решимости последнего отстоять права западных держав на свободный доступ и присутствие в Западном Берлине. Так в чем же здесь мог Хрущев усмотреть «слабость» президента?

О том, что Кеннеди произвел на Хрущева в Вене довольно сильное впечатление, я мог судить, в частности, и по такому факту. Во время пребывания Хрущева осенью 1960 года в Нью-Йорке на сессии Генеральной Ассамблеи ООН мне однажды пришлось зайти к нему по какому-то делу вместе с послом Меньшиковым. Возник разговор и о бывшей тогда в разгаре предвыборной борьбе между Ричардом Никсоном, которого Хрущев уже знал по встрече в Москве в предыдущем году, и Джоном Кеннеди, о котором он тогда практически не имел представления. Хрущев поинтересовался нашим мнением о вероятном исходе выборов и особенно о Кеннеди как возможном будущем президенте США. Смысл сказанного в ответ Меньшиковым сводился к тому, что Кеннеди по сравнению с Никсоном малоопытный «выскочка» и, если он и победит на выборах, хорошего президента из него не получится. Я же, в отличие от посла, охарактеризовал Кеннеди как по-настоящему умного, неординарного политика, способного на большие дела, хотя, заметил я, пока еще, конечно, трудно сказать, получится ли из него новый Рузвельт. Затем, летом 1961 года, вскоре после венской встречи, будучи в Москве в отпуске, я случайно встретил Хрущева в здании ЦК КПСС. Он куда-то торопился, но, узнав меня, бросил на ходу одну фразу: «Ты был прав в отношении Кеннеди, а Меньшиков — дурак». Кстати, об этом эпизоде я в начале 1962 года, то есть до карибского кризиса, рассказывал помощнику президента А. Шлесинджеру, о чем упоминается в его книге «Тысяча дней: Джон Ф. Кеннеди в Белом доме».