Homo commy, или Секретный проект - страница 11

Друг смотрел на Анатолия Николаевича с теплотой.

– Толя… Ты не расстраивайся. – Бутылка в очередной раз поделилась частью содержимого. – Не расстраивайся. Всё будет хорошо. Вот увидишь. Будет. Давай выпьем.

Предложение было принято.

В это время выпивали не только Анатолий Николаевич и его друг, миллионы людей по всей стране употребляли алкоголь в умеренных и неумеренных объемах. И даже в Москве шла неустанная работа по изничтожению спиртосодержащих жидкостей, весьма опасных, грозящих заполонить всю Землю. В престижном ресторане, разместившемся вблизи от Старой площади, Григорий выпивал в компании достаточно молодого человека с плутоватыми глазами. Его звали Максим, он был достаточно известным журналистом, яростным сторонником правых. Но лишь несколько человек знали, что он пишет и для красных под псевдонимом Дарья Семенова, что неистовая Дарья и Максим Ломакин – одно и то же лицо. Григорий принадлежал к весьма узкому кругу осведомленных.

– Макс, нужны тексты, – говорил он, попивая «Хеннесси». – Статьи, выступления. Ракурс тебе знакомый: от лица коммуниста, упертого ортодокса. Он не любит КПРФ, Зюганова; считает, что руководители партии зажрались, забыли про интересы трудящихся. Местных коммунистических лидеров честит, мол, разжирели, обуржуазились. Фактурку я тебе подброшу.

– Почем? – лениво поинтересовался Максим.

– Не обижу.

– Сейчас предвыборная пора…

– Я сказал – не обижу, – весьма жестко повторил Григорий.

Принесли горячие блюда. Вилки и ножи пошли в ход.

– Как приятно дорваться до качественной еды, – поделился эмоциями Григорий.

– А там негде нормально поесть?

– Откуда?! Впрочем, несколько сносных ресторанов я обнаружил. Так, второй сорт. – Григорий оживился. – Хотя «Макдональдс» там есть. Представляешь, добрался до глухой провинции. Пища для дебилов. – Он призывно махнул рукой, подзывая официанта. – Еще по сто «Хеннесси». – И вновь глаза на Максима. – Ты не против?

– Нет… Скажи-ка, твоего клиента «Единая Россия» поддерживает?

Григорий вальяжно кивнул.

– Поддерживает. Но толку от этого мало. Губернатор, как и некоторые другие хозяева регионов, исподволь гадит Кремлю. Слишком их допекли. В общем, втихую помогает коммунисту Квасову, секретарю обкома. Это серьезно. Так что Квасов – наш главный конкурент. Поэтому я и решил отнять у него часть голосов хитрым образом. Нам их никогда не взять, а представитель ортодоксальных коммунистов возьмет. На жесткой критике слева. Будешь для него тексты писать. Тебе не в первой.

– Что за человек? – вяло поинтересовался Максим.

Григорий небрежно махнул рукой.

– Доморощенный мыслитель коммунистической закваски. Я вообще не понимаю, как можно после того, как стала доступна вся информация о происходившем в СССР, оставаться сторонником коммунистических идей. А он воспринимает их всерьез. Упертый до невозможности. В общем, никчемная личность. Видел бы ты, как он обжирался на халяву, когда я пригласил его в «Макдональдс»… – Презрительная улыбка появилась на лице, вслед за тем взгляд уперся в собеседника. – Ну, ты согласен?

– Согласен.

Потом Григорий заскочил к родителям.

– Ты в Москве? – удивилась мать.

– Прилетел ненадолго. – Он передал ей пакет с купленными по пути фруктами. – Надо решить кое-какие проблемы.

– Ты здоров?

– Да. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Давление не скачет. Спасибо тебе за лекарство.

– Как папа?

– Тоже нормально. – Она повернулась в сторону большой комнаты. – Отец, иди сюда. Гриша приехал.

Появился отец, в спортивном костюме, вконец поседевший, но такой же энергичный, как прежде.

– А как твои дела?

– Работаю. Всё хорошо.

– Тебя устраивает то, что ты делаешь?

– Устраивает.

– Это главное… Что мы здесь стоим? Идемте в кухню. Ты голоден?

– Нет.

– Чаю выпьешь?

– Выпью.

Пока грелся чайник, он стоял у окна. Перед ним был двор, образованный старыми зданиями в центре Москвы. Пространство его детства. Он не любил этот двор. Здесь ему впервые пришлось услышать «жид», понять, что он другой и отличается от тех, кто живет рядом. Хотя он был евреем наполовину и по еврейским традициям вообще не считался частью древнего народа. Мать – русская по национальности. Григорий больше походил на нее, чем на отца. Все равно ему давали понять – ты другой. Когда ему было двенадцать, он решил: если он на самом деле другой, он должен быть лучше, а не хуже.