Хора на выбывание - страница 4

— Лучше быть хулиганом, чем коммунистом, — жалобно пел один из них, придерживая руками шляпу на рано полысевшей голове (дул холодный ветер).

А потом пришли сумасшедшие.

Первый, — Илья, раскатывал по городу на стареньком велосипеде, на руль которого укрепил флаг Румынии. Маленький, в залатанных джинсах и с пустым ртом, — зубы сбежали от него девятнадцать лет назад, — он, тем не менее, широко улыбался и наматывал круги по центральной площади. Никто, кроме Юрия, не знал, что Илья — человек ничто, голем. Юрий сам вылепил его когда-то из глины, и вложил в рот магическую записку, после чего Илья встал и начал делать то, что ему говорят. Поверх записки Юрий положил винограднику, чтобы глиняный человек на велосипеде с румынским флагом никогда не отчаивался от жажды.

Вторая, — безумная женщина лет тридцати, в старом черном платке, постоянно танцевала, как только начиналась песня про «Прут, что разделил румынскую землю». И все вглядывалась в лица прохожих и манифестантов, да так внимательно, что тот, кто взгляда не избежал, застывал, как жена Лота. Тогда танцорша подходила к нему и хорошо отточенным движением вонзала в нос несчастного длинный указательный палец пианистки, и, вытащив часть мозга, тщательно слизывала его. Оцепенение спадало, и человек шел дальше, недоумевая, отчего это у него закружилась голова только что.

Третья сумасшедшая, — толстая школьница, — сидела под деревом у здания Правительства и вырезала из бумаги силуэты коней. Ей представлялось, что, когда она вырежет сотню тысяч, они облекутся в плоть и унесут ее в страну, где нет ни бумаги, ни ножниц, а есть лишь юноша, который ее полюбит. Юрий эту школьницу приглядел на Заводской,[1] и решил, что ей будет все равно, где вырезать коней. А людям он говорил, что девушка дала обет резать бумагу ножницами до тех пор, пока Румыния не воссоединится.

В общем, сумасшедших набралось немало, и только тогда мистический балаган Юрия, — как он сам про себя называл акции протеста, пошел в гору. Народу на площади стало собираться так много, что они уже останавливали автобусы, и лишь призывы Юрий не давали им переворачивать машины и громить здания. Юрий чувствовал себя пока еще хорошо, — его голем пока не вырос настолько, чтобы из его рта невозможно было вынуть записку с заклинанием. Несколько раз манифестанты пытались прорваться в парламент и правительство. После первых пяти минут стычки Юрий их останавливал. Постепенно страна уснула — ей снился только сон о бессрочном митинге Юрия, — и просыпаться не хотелось даже самым умным.

— У Бразилии есть чемпионат мира, — смеялся Юрий, и продолжал — а у Молдавии есть я и мои беспорядки.

И когда митинги были в самом разгаре, когда Юрий, — сам тому поражаясь, — понял, что он на самом деле мог бы сделать что-нибудь, когда истерия в обществе достигла пика, когда голуби опасались летать над Центральной площадью города, когда Юрий велел манифестантам разбить палатки на этой центральной площади, и объявил ее «зоной, свободной от коммунизма», когда все это случилось, — отец Юрия, пенсионер, долго умиравший от диабета, наконец-то добился своего. И умер. Тогда Юрий понял, что, продолжи он свои бесовские игры в столице, то имидж «христиан-демократа» будет подорван навсегда.

Тогда он решил отца на некоторое время задержать на этом свете.

Отец перестал быть отцом — на кровати посторонний человек с непривычно бледным лицом, и посиневшими по кромке ногтями. Из петлицы костюма выглядывала роза. Утром Юрий сам воткнул стебель цветка в податливое сердце покойника, после чего неумело зашил порез. Стебель все время заваливался.

— Это потому, что стежки крупные, — упрекнула Юрий жена, вытащила нить и зашила по-новому, легкими, аккуратными стежками.

Грудь отца протерли одеколоном и напялили на покойника костюм с прорезью для цветка. Потом отца тщательно выбрили и протерли лицо лосьоном. Сейчас Юрию казалось, что роза растет.

— Не может быть, пробормотал он, и вышел на кухню. Там, в уголке, на табуретке, покрытой полотенцем, расшитым петухами и солнцем, сидела матушка Мария, молодая еще, крупная женщина.