Хороший год - страница 13

о своем визите и заказать билет.

Прежде всего – notaire. В Англии сейчас половина девятого, во Франции половина десятого; контора должна быть открыта. Макс достал закапанное кальвадосом письмо и, разглаживая его на столе, стал внутренне готовиться к разговору на французском. Он уж и не помнит, когда последний раз проходил эту пытку. Не трусь, убеждал он себя, набирая номер, дело нехитрое, вроде езды на велосипеде: раз научившись, не забудешь никогда. И все равно, услышав сквозь помехи металлический женский голос, недовольно бросивший «Алло?», он ответил не сразу. Как водится у французов, интонация была такая, будто он выбрал крайне неудачное время для звонка.

Однако стоило Максу объяснить, что он племянник Генри Скиннера и наследник всей его собственности, голос, принадлежавший, как выяснилось, секретарше мэтра Озе, заметно потеплел. Хотя разговор несколько раз прерывался – секретарше требовалось посоветоваться, скорее всего, с самим нотариусом, – в конце концов они договорились, что Макс может приехать в контору завтра после двенадцати. Он допил кофе и отправился искать ближайшее бюро путешествий.

– Компания «Эр Франс», до Марселя? – Девица в турагентстве не соизволила даже проверить информацию по компьютеру. – Вынуждена вас огорчить, сэр. «Эр Франс» больше не совершает прямых рейсов из Лондона до Марселя. Могу взглянуть, как обстоят дела с «Бритиш эруэйз».

С тех пор как одна авиакомпания потеряла его чемодан и безосновательно обвинила в том, что он якобы не ту бирку наклеил на свой багаж, Макс возненавидел всех авиаперевозчиков. Чемодан ему несколько дней спустя вернули; он был расплющен и явно побывал под колесами – об этом свидетельствовали следы шин. Однако ни извинений, ни компенсации за ущерб не последовало. Если бы Макс так не торопился в Прованс, он поехал бы на поезде.

Выяснилось, что на прямые рейсы все билеты уже проданы; пришлось согласиться на перелет до Парижа, где он сможет сразу пересесть на другой самолет и к обеду будет в Марселе. С билетом в кармане Макс забежал в свой банк, а остальную часть дня посвятил хозяйственным делам, поскольку уезжал он из Англии, видимо, надолго.

Вечером, когда все было сделано и вещи уложены, он вылил в стакан остатки водки и устремил взгляд за окно, где сквозь сгущающуюся тьму не пробивался ни единый отблеск заката. Приятное волнение и предвкушение удовольствия нарастали. Завтра он увидит солнце и будет спать в незнакомой кровати – не исключено, даже в своей собственной незнакомой кровати, если, конечно, не возникнут трудности с получением наследства. От возможностей, которые сулила новая жизнь, слегка кружилась голова. Макс записал на автоответчике новое сообщение: «Уехал во Францию. Приеду через полгода. Вероятно».

Аэропорт Хитроу, как всегда битком набитый пассажирами, наводил тоску; над Парижем небо затянули тяжелые тучи. Лишь когда navette[12] «Эр Франс» миновал Сент-Этьен, небо очистилось и на много миль вокруг засияло яркой, как на открытках, синевой. В Марселе Макс из аэропорта направился в службу проката машин и тут же с удовольствием окунулся в густой полдневный зной. Таксисты в темных очках и рубашках с коротким рукавом отсиживались в тени своих машин, разглядывая девушек в открытых летних платьях. Легкий ветерок донес запах дизельного топлива, который всегда навевал Максу воспоминания о Франции; ослепительно яркое солнце четко высвечивало каждую складку, каждый выступ в известняковых скалах позади аэропорта. Оптимальный свет для художников. Максу его лондонский костюм показался тусклым и чересчур плотным – явно не по погоде.

Взятый напрокат маленький «рено» катил в сторону Люберона; пейзаж вокруг был нов и одновременно знаком, напоминая Максу о школьных летних каникулах: его сразу же отправляли во Францию, где дядя Генри встречал его в аэропорту и вез к себе. Свернув с Седьмой автомагистрали, он поехал по узкой извилистой дороге через сосновые и дубовые рощи; в открытое окно бил теплый ветерок, из радиоприемника медовый голос Патрика Брюэля томно нашептывал: «Parlez-moi d’amour»