Хороший немец - страница 26

стр.

И тут, оцепенев, Джейк заметил пулевое отверстие, темную свалявшуюся ткань в том месте, где была кровь. За его спиной еще орали русские, но Джейк вдруг снова очутился в одной из комнат в Чикаго, среди полной разрухи. Глаза открыты. Сапог только один, другой сполз в воде. Когда наступила смерть? Он пощупал челюсть. Крепко сжата. Но коронера — посоветоваться — рядом не было, некому снять отпечатки пальцев. В спину грубо ткнулось дуло.

— Шнель, — скомандовал русский. Явно все, что он знал по-немецки.

Джейк поднял взгляд. Другой солдат наставил на него автомат, знаком веля уходить прочь. Пока он стоял, еще один солдат схватил камеру, сказав что-то по-русски. Первый снова ткнул дулом, пока Джейк не поднял руки и не повернулся. На террасе Большую Тройку спешно уводили в дом. Только Сталин стоял как прикованный, оценивая обстановку, — лицо тревожное, как у того, на ступеньках Рейхсканцелярии. В воздухе резко грохнул ружейный выстрел. Из камышей вспорхнули птицы. Люди на террасе замерли, потом быстро ушли в здание.

Джейк посмотрел туда, где грохнуло. Стрелял русский офицер, пытаясь навести порядок. В наступившей тишине охрана, замерев, наблюдала, как остальные банкноты улетают к Нойер Гартен. Солдаты оробели, испугавшись того, что последует. Тщательно организованный день сорван, как неловко. Офицеры приказали им построиться в шеренгу и стали отбирать банкноты. Русский конвоир Джейка снова показал на дом. Лейтенант Талли, который боялся летать. Четверо русских подняли его и закинули ему на грудь пояс с деньгами, словно это улика. Но улика чего? Такая куча денег.

— Камеру можно забрать? — спросил Джейк, но русский только заорал на него и толкнул автоматом к стайке фоторепортеров. Газон теперь кишел помощниками — они, будто гиды, разводили всех по машинам. Извинялись за срыв встречи, словно Талли был алкашом, испортившим вечеринку. Русские охранники угрюмо наблюдали: в кои-то веки счастье подвалило — и его сдуло ветром.

— Извини, — сказал Джейк Лиз. — Они забрали камеру.

— Тебе повезло, что тебя не пристрелили. Ты что там делал?

— Это был парень из самолета.

— Какой парень?

— Талли. Парнишка в сапогах.

— Но как?..

— Идите, идите, — поторопил их энергичный военный полицейский. — Представление окончено.

Их отвели вслед за другими к парковке. Прежде чем они дошли до гравия, Джейк оглянулся на озеро.

— Что он, черт побери, делал в Потсдаме? — спросил он сам себя.

— Может, он участник делегации.

Джейк покачал головой.

— Да какая разница? Может, он в озеро упал.

Он повернулся к ней:

— Его застрелили.

Лиз посмотрела на него, затем нервно оглянулась на автомобили.

— Пошли, Джейк. Надо сваливать отсюда.

— Но почему Потсдам? — В парке несколько банкнот все еще перелетали с места на место, как палая листва в ожидании грабель. — С такими деньгами.

— Тебе что-то досталось?

Он развернул добытую банкноту.

— Сто марок, — сказала Лиз. — Счастливчик. Целых десять долларов.

Но там было больше. В тысячи раз больше. И человек с пулей в груди.

— Пошли, другие уже уехали, — сказала Лиз.

Назад, в пресс-центр, выпить пива. Джейк улыбался про себя. Его ум мчался вперед, перестав оцепенело бродить среди руин. Преступление. Вот он. Его сюжет о Берлине.

II. Оккупация

Глава третья

Когда Джейк вернулся, новость уже облетела весь пресс-центр.

— Ты-то мне и нужен, — сказал Томми Оттингер, нависнув над Джейком, который стучал на пишмашинке, набрасывая заметки. — Первое событие за всю неделю и ты там, прямо в нужном месте. Как тебе удалось, кстати?

Джейк улыбнулся:

— Просто фотографировал.

— И?

— И ничего. Мертвого солдата прибило к берегу озера.

— Да ладно тебе. Мне сегодня выходить в эфир. А ты можешь в свое удовольствие спокойно писать для «Колльерс». Кто он такой?

— Откуда мне знать?

— Ну, ты же мог посмотреть личный номер, — закинул удочку Томми.

— Жаль, я не догадался.

Томми вылупился на него.

— Правда, — сказал Джейк.

— И это называется репортер.

— А что говорит Рон?

— Джон Доу.[36] Номерного знака нет.

Джейк смотрел на него секунду, размышляя.

— Тогда почему ты спрашиваешь меня?

— Потому что Рону я не верю. А тебе верю.