Хотелось бы сегодня - страница 32

— Ну так что скажешь? — допытывался Генеральный.

Он тоже был из своих, из тех старых министерских «пиджаков с галстуками», которым решать при «маечниках», видимо, приходилось всё меньше и меньше. Как, впрочем, и жить…

Дмитрий Васильевич ответствовал:

— Да ничего. Опыта, конечно, маловато, но опыт — дело наживное.

Плечи Зама ощутимо опали, оторванный от стола взгляд отразил Дмитрию Васильевичу благодарность, правда, мгновенную, непроизвольную, потому как большего он, наверно, и не заслуживал. Непосредственный начальник слегка заёрзал, но тоже — будто с облегчением. А Главный вздохнул и резюмировал:

— Значит, оставляем! — и Балышеву. — С расширением тебя!

Когда волнение в Дмитрии Васильевиче мало-помалу улеглось, — сколько ж можно казнить себя за проявленное малодушие? — он утешительно отмахнулся: «Да пусть сидит! Завалю бумажками… Работы хватит!». Но перед женой вновь смалодушничал, сказал, что «Сохатого» навязали сверху. А что поделаешь? Номенклатура!

Сахатов, став полноправным штатным сотрудником, особой радости не проявил. Выставил, правда, торт, безкалорийный и довольно вкусный. Три дня пили с ним чай, а потом он кончился.

Но вот что странно. Когда Сахатов был временным, он Дмитрия Васильевича раздражал гораздо менее. Теперь же было даже неприятно смотреть в сахатовский угол у единственного окна, как будто сидело там не человеческое существо, а некое толстозадое, сопящее животное… бровастое, гладко зализанное, сальное… Чёрт знает, отчего так Дмитрию Васильевичу мнилось, но мерзкое чувство это день ото дня только усиливалось. Дмитрий Васильевич не знал, что делать и как с ним бороться. Не понимал, откуда вдруг в нём, в русском интеллигенте, истинном, если уж на то пошло, либерале-демократе, бралась эта неприязнь к человеку, в целом, ничего плохого ему не сделавшего.

Сахатов, кстати заметить, в худшую сторону не переменился. Скорее, наоборот. Был всё так же почтительно вежлив, образцово дисциплинирован, наконец, прилежен! Ошибки допускал всё реже, и, в общем-то, Дмитрий Васильевич где-то уже признавался себе в том, что в отношении Сахатова особо не покривил, — набирался опыта парень, на лету всё схватывал! Ну, может, и не на лету… А чувство неприязни тем не менее не проходило. Даже успокоившаяся Верочка, часть работы которой перешло к Сахатову, вела себя с ним вполне дружелюбно, пыталась даже убедить его отказаться от зализанной причёски — «ведь когда естественно — то лучше!».

Но Сахатов причёски не менял. В довершении к ней завёл трёхдневную щетину, желая, наверно, походить на крутого мачо… небритого борова самаркандского розлива… Дмитрия Васильевича так и подмывало по-армейски — ша-а-гом марш! — направить его в парикмахерскую — вот до чего докатился!

Очень недовольный собой Дмитрий Васильевич обращался с Сахатовым безукоризненно вежливо и, разумеется, только на «вы». «Будьте добры», «пожалуйста», «не потрудитесь ли исправить ошибочку» — все эти и подобные им выражения в устах Дмитрия Васильевича были неизменны, но, как и всё чрезмерное, они лишь усугубляли его неприязнь к Сахатову. Иногда он ловил себя на мысли: «неужели я буду терпеть его всю жизнь?», — и накатывало прямо-таки какое-то истерическое отчаянье.

«Ох, как вы его не любите! — смеялась Верочка, когда, разумеется, Сахатова в комнате не было, и тут же дразнилась. — А зачем взяли, а?», — Дмитрий Васильевич сознался ей в проявленном малодушии.

Зачем?

Люди, как говорится, и почище его отступали пред этим двухсложным вопросом.

Впрочем, умненькая Верочка всё отлично понимала и, подразнив, тут же успокаивала:

— Да правильно вы всё сделали, не мучайтесь! Зато отношений не испортили.

Это было тоже верным. Зам «маечник» при нечастых встречах с Балышевым отмечал его особым взглядом, типа свой человек, с понятием, хотя и при галстуке.

Дмитрий Васильевич сознавал, что мучается не столько от самой неприязни, — чёрт бы с ней! — сколько оттого, что никак эту чёртову неприязнь преодолеть не может.

Не зная, что придумать, он решился узнать о Сахатове побольше, разговорить его, может, и проникнуться, обнаружив что-то, возможно, их объединяющее… ведь иногородники всё-таки, ёлы палы…