Храм пустоты - страница 13

…Она говорила — но говорила не все. В реальности все было еще сложнее.

Из того, что Тоуко знала о клане Рёги, о прошлых наследниках с раздвоением личности, можно было сделать печальный вывод — лишившись второй личности, Шики обречена. Она никогда не сможет своими силами заполнить зияющую кровоточащую дыру, оставленную ушедшим ШИКИ.

Не сказав об этом ни слова, Тоуко продолжала:

— Может быть, ты и не узнаешь ее — но она все еще Рёги Шики. Как бы девочка сама ни сомневалась в себе — это ее единственный якорь. Наверное, сейчас она даже не ощущает себя по-настоящему живой, но время придет — и она смирится. Поймет, что она — никто инаая, как Шики. «Как розу ты ни назови»… Родившись розой, она ей и останется. Роза не превратится в другой цветок, если пересадить ее в другую землю и поливать иной водой.

«Не надо отчаиваться», — добавила она неслышным шепотом, словно бы для себя.

— Рано или поздно холодная пустота в ее груди заполнится. Она будет строить новую личность, не столько из тяжелых воспоминаний, сколько из впечатлений новой жизни. Этот храм она должна возвести самостоятельно, неторопливо и благоговейно. Поспешное и неловкое вмешательство со стороны может все испортить. Ты понимаешь? Все, что нужно сделать тебе — встретить ее так, словно ничего не случилось, бережно и осторожно — не испугать, не заставить ее заметаться. Да, мне сказали, что осталось совсем недолго ждать того момента, как ее выпишут.

Бросив окурок в форточку, Тоуко заложила руки за голову, выпрямила спину и с наслаждением потянулась так, что захрустели позвонки.

— Эх, знала я, что не нужно лезть не в свое дело. С ума сойти — даже сигареты стали противными на вкус.

Безусловно, такой долгий и тяжелый вздох мог родиться только в груди бесконечно уставшего от мира страдальца.

Лишь когда завершился обычный утренний обход, я поняла, что сегодня — уже двадцатое число. Это значит, что с момента, когда я очнулась, миновала целая неделя. Выздоровление шло гладко, и завтра меня обещали выписать. Да, уже завтра утром мне придется снять бинты, прикрывающие мои глаза.

Семь дней… неделя.

За это время ко мне почти ничего не вернулось.

Утраты же были столь велики, что я даже не была уверена — осталось ли мне хоть что-нибудь.

Родители и Акитака остались такими же, как раньше. Но как я ни старалась, я не могла увидеть и почувствовать в них никого, кроме незнакомцев, совершенно чужих людей. Весь мой мир — который был раньше так тонко и неосязаемо привычен — исчез. С этим невозможно было что-то поделать. Нет, я знала — мир был не виноват. Изменился не он, изменилась я сама. Та, которую все называли Рёги Шики.

На ощупь поднеся пальцы к забинтованным глазницам, я осторожно коснулась шероховатой ткани.

Единственное, что я получила взамен бесчисленных утрат.

Мое тело, испытавшее два года смертной пустоты, было все еще живым. Но оно изменилось, мутировало так, что глаза оказались способны воспринимать изначальную, глубинную форму мира. Форму, не предназначенную для людей.

Первое, что бросилось в глаза, когда я подняла веки, возвращаясь из комы в человеческий мир, было не озабоченное лицо медсестрички, бросившейся ко мне. Нет, это была линия, перехватившая ее горло. Люди, стены, даже сам воздух… все исчерчивали хирургически тонкие, но отчетливые линии. Они дрожали и двигались, смещаясь с места на место. Они наполняли меня безотчетным ужасом. Осознание того, что в любой момент из этих пульсирующих линий, первичных космических швов на меня может ринуться смерть, поглотить, втянуть в себя, заставило меня сжаться в комок. Перед глазами вспыхнуло жуткое видение — бегущая ко мне медсестра вдруг развалилась на части, начиная со шва, пересекающего ее тонкое горло — в бесформенную груду, в кровавый хлам.

Осознание того, что именно означают эти линии, подняло мои руки к глазницам. Я давила, давила, давила — не видеть ничего, избавиться, освободиться…

Но руки, ослабшие и за два года комы, подвели. Едва не атрофировавшиеся мускулы вызывали жестокую резь при простой попытке сжать пальцы — но я все равно из всех сил пыталась выдавить глаза, пока — к счастью или к несчастью — мои руки не перехватили влетевшие в палату врачи. Когда беготня и суматоха поутихли, консилиум докторов пришел к заключению, что то был спонтанный приступ паранойи, вызванный затуманенным после комы рассудком. Найдя устраивающее всех объяснение, врачи успокоились и не донимали меня вопросами, почему мне вдруг пришло в голову выдавить себе глаза.