Хранитель Бездны - страница 2
– Что со мной? – он застонал и, с опаской опершись на дверной косяк, притаился в нерешительности, нелепо прижав руку к горячему лбу. Зажмурившись от острой боли в висках, пересилил себя и, подобно человеку, шагающему с крыши многоэтажки задержав дыхание, на ватных, подкашивающихся ногах ввалился всем телом в мрак прихожей.
В ушах его возмущенно визжало существо, запертое внутри.
Уже не удивляясь и не вздрагивая, ни на миг не прекращая движения, он решительно развернулся к двери лицом и с силой потянул ее на себя, отрезая путь к отступлению.
Дверь захлопнулась с тем же влажным гнилым чавканьем, и он остался наедине с непроглядной тьмой.
– Будем жить здесь, – прошептал он, – здесь и поживем.
И улыбнулся темноте, ощущая, как чужая ненависть переполняет его.
Часть 1
ВОЗВРАЩЕНИЕ КАИНА
Память о солнце в сердце слабеет. Что это? Тьма? Может быть! За ночь прийти успеет Зима.
Анна Ахматова
Глава 1
– …задача, не нам помочь, а нас же и уничтожить. Нашими руками.
Пьяный голос, с трудом продираясь сквозь винные пары и табачно-дымовую завесу, вырвал его из пучин тьмы. Преодолевая сопротивление век, он с усилием разлепил глаза и тотчас же поморщился от пульсирующей тупой боли в висках. С трудом соображая, повертел головой, стараясь собраться с мыслями и сфокусировать расплывающийся взгляд (прищуриваясь и отчаянно кривляясь), – и в полном недоумении уставился на своего собеседника.
Пожилой. Морщинистое пропитое лицо. Налитые кровью глаза, утонувшие в темных набрякших подглазинах; щеки, испещренные алыми молниями лопнувших сосудов; дряблые мокрые губы, растянутые в пьяненькой полуулыбке, обнажающие желто-черные, кое-где сгнившие до пеньков зубы.
– Уроды! – оживился собеседник, заметив удивленный взгляд и приняв его как знак внимания, – я еще при коммунистах говорил… – он на миг потерял нить беседы и с тупой ненавистью уставился на полупустой грязный стакан с прозрачной жидкостью, что стоял прямо перед ним на почерневшей от времени барной стойке, – говорил… что не к добру все это. Весь этот… – он помахал рукой в воздухе, – Горбачев, тля фашистская, путч этот. Они уже тогда все поделили, сечешь, Кирюха?
– Я – кожник… – он икнул, – не, так неправильно. Кожевник. Во. Работаю по коже. Хошь по поросячьей, а хошь по человечьей. Могу… Могу такие рисунки забабахать, шо держись!
«Меня зовут Кирилл, – имя повертелось у него на языке как подозреваемый на очной ставке и показалось знакомым, но непривычно звучащим, – а может, и не Кирилл…» Впрочем, за неимением лучшего, и это подойдет.
Память, в полном замешательстве, как маленький не вовремя разбуженный несмышленыш, не выдавая ничего вразумительного, яростно отстреливалась слепящими сполохами желтого света, вызывающими еще большую боль в висках, и услужливо подкидывала отдельные фрагменты недавнего кошмара, в котором он брел навстречу неведомой тьме посреди туманной пустоты.
Кивнув автоматически в ответ на очередную бредовую реплику собеседника, он огляделся украдкой, все еще пытаясь сфокусировать взгляд. К удивлению своему, он понял, что пьян, ну или по крайней мере явно нетрезв. Во рту ощущался омерзительный привкус плохой водки и… определенно табака. Странно, ведь он не курит… А почему бы ему в самом деле и не курить, да и откуда ему знать? Он ухватился было за мелькнувшее воспоминание, но оно растворилось в глубине его опустошенной памяти без следа.
Он находился… предположительно, в баре, причем в баре самого низкого пошиба – скорее в наливайке, с соответствующим контингентом. Небольшое задымленное помещение с двумя маленькими наглухо закрытыми окнами под грязными и ветхими занавесками; несколько тусклых допотопного вида ламп на желтом с черными подпалинами потолке; пять-шесть столов, забранных клетчатыми скатертями – даже в сигаретном чаду он автоматически отметил, что скатерти не мыли, пожалуй, никогда. Длинная, некогда полированная барная стойка, вдоль которой стояли барные стулья с разлезшейся от ветхости обшивкой и бесстыдно вылезшей ватой. Вздувшийся линолеум под ногами, рисунок на котором, быть может когда-то, изображал паркет, но влага и грязь превратили его в нечто совершенно потустороннее.