Хранители могил - страница 8

Байрону вспомнилась их последняя встреча на чикагской улице. Ребекка тогда без обиняков заявила: она больше не желает его видеть. Байрона особенно резануло, что она называла его по первой букве имени — Би. Совсем как в школьные годы.

— Запомни, Би. Я никогда не буду той девчонкой. Ни для тебя, ни для других. Особенно для тебя.

Она кричала, задыхаясь от слез и не обращая внимания на прохожих. Впрочем, те тоже не обращали внимания на очередную сумасбродку. Мало ли таких в Чикаго?

Их ночи, проведенные вместе, можно было пересчитать по пальцам. А утром, когда Байрон просыпался, ее уже не было рядом. Она исчезала, не оставив записки. И не звонила, пока он, узнав от Мэйлин ее очередной телефонный номер, не звонил сам.

Уильям протянул руку, потрепал сына по плечу, затем встал. Оставалась еще одна тема, связанная с Ребеккой. Отец и сын Монтгомери оба не хотели трогать эту тему. В особенности Байрон. Но молчать дальше было уже невозможно.

— Мы не должны забывать, что Ребекка не родилась в Клейсвилле. Она прожила здесь неполных три года, а потом целых девять лет бывала только наездами, — сказал Байрон. Он дождался, когда отец повернется к нему и добавил: — У нее обязательно появятся вопросы.

Уильям кивнул.

— Ребекка узнает все, что должна знать, когда это будет нужно. Мэйлин отличалась редкой предусмотрительностью. Она заранее привела все в порядок.

— О каком порядке ты говоришь, отец? — не выдержал Байрон. — Я заглянул в так называемый кабинет Мэйлин. Там нет ни одной ее бумажки! Только то, что ей передавала наша секретарша. Никаких папок с просьбой передать Ребекке. Даже завалящего конверта с письмом к внучке не нашлось. Такое ощущение, что Мэйлин собиралась жить вечно.

Байрон старался говорить спокойно, но у него этого не получалось. В нем вдруг прорвалась досада мальчишки-подростка, от которого взрослые что-то утаивают. Вопросы были не только у Ребекки. У него самого хватало вопросов, на которые он до сих пор не получил от отца вразумительного ответа.

— Отец, по-моему, мы с Ребеккой находимся в одинаковой ситуации. И Мэйлин, и ты темнили, как могли. Прежде я мирился с таким положением вещей. Но больше не могу. И не хочу. Если ты считаешь меня полноправным партнером в похоронном деле, то хватит тайн и недомолвок!

— Всему свое время, — невозмутимо ответил сыну Уильям. — То, что женщины рода Барроу всегда были в курсе всех смертей в Клейсвилле, — это традиция. Мэйлин — не канцелярская крыса, чтобы заниматься разной писаниной. Не знаю, какие папки и конверты ты рассчитывал найти в ее кабинете. Я же тебе сказал: Мэйлин была очень предусмотрительной. Это тоже традиция женщин из рода Барроу.

Уильям вышел. Байрон слушал затихающие отцовские шаги в коридоре. Мягкий серый ковер довольно быстро их заглушил.

— Традиции, — повторил Байрон. — Черт бы побрал ваши традиции.

Это «универсальное объяснение» он слышал не первый раз. Еще в школе оно казалось Байрону шитым белыми нитками. И оно же было главной причиной, почему на следующий день после окончания школы Монтгомери-младший уехал из Клейсвилла и странствовал восемь лет. За все эти годы объяснение не приобрело для него ни капли смысла. Наоборот: отцовские недомолвки и отговорки вызывали все более сильную досаду и раздражение. Байрон знал: в маленьких городах полно разных странностей, но Клейсвилл был не просто заурядным городишкой со странностями. У него имелась некая отличительная черта. Из всех прочих городишек можно было уехать навсегда и больше не возвращаться. Ты забывал о городе, и город забывал о тебе. Только не Клейсвилл. Он почему-то неотвратимо тянул к себе назад.

Большинство жителей этого города вообще не выезжали за его пределы. Здесь они рождались, жили и умирали. Только покинув Клейсвилл, Байрон ощутил, насколько крепки корни, связывающие его с родным городом. Его сразу же потянуло вернуться. Поначалу Байрон пытался объяснить эту странную тягу «комплексом провинциала», боящегося больших городов. Он надеялся: со временем все пройдет. Однако время шло, а тяга лишь усиливалась. Пять месяцев назад Байрон почувствовал, что больше не в силах противиться «зову Клейсвилла», и после многолетних скитаний вернулся.