Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток - страница 11

Несколько ранее в трактир, приткнувшийся углом к берегу реки, вошел высокий, сутуловатый мужчина. Тяжело переступая ногами, обутыми в намокшие ичиги, он направился к стойке.

Трактирщик дремал, опустив на прилавок плешивую голову. Услышав шаги, он приподнялся, близоруко прищурился и посмотрел из-под ладони.

Мужчина взмахнул рукой.

— Митрич, здорово! Как живешь? Как торговлишка идет?

— Порфиша, ты?

— А то как? Я и есть.

— Давненько тебя не видать было. Я уж подумывал, что должок-то твой в поминанье за упокой записать придется.

— Должок?

— Ну да. Али запамятовал?

— Выходит, так. А коли должен — отдам, Митрич. Ей-богу, отдам. — Порфирий помолчал и потом сказал просительно — Дай сороковку, с дороги душа мрет.

— Оно-то бы и дать тебе не штука — мужик ты хороший, да уж больно много ты у меня запил. Скоро ль мы этак-то с тобой сквитаемся?

— Да сколько же должен я тебе, Митрич? Убей — не помню. Вроде нет ничего.

— А мы, Порфиша, в записи заглянем, — предложил Митрич, — милое дело. Может, и я запамятовал. С кем греха не случается? Может, и верно, не должен ты мне.

Митрич не спеша достал очки, протер их подолом рубахи, надел, поправил на переносье и полез в конторку за книгой. Наслюненными пальцами, переворачивая листы, искал нужную запись. Глаза Порфирия беспокойно следили за ним.

— Во-от, — протянул Митрич, упираясь желтым обломленным ногтем в какую-то цифру, — тринадцать рублей шишнадцать копеек, Порфишенька. Аль не припомнишь? Гляди. Запись верная.

Порфирий молчал.

— Что и делать с тобой-от, я и не знаю. Ин дать еще сороковку?

Порфирий исподлобья глядел на жирное скуластое лицо Митрича и что-то соображал, пощипывая неровно отросшую темно-русую бороду.

«Врет, подлец, — мелькали у него мысли, — приписал. Обманывает. Не должен ведь я ему. К черту и с сороковкой, — уйти… Отдам ему деньги, как с Ивана Максимовича получу, — и конец, не зайду больше и пить не буду, сделаю, как задумал. Сдержусь. Кабы сдержаться! Лизке полегше было бы…»

Митрич видел, как перебегают тени на лице Порфирия. Хитрый старик сразу смекнул, о чем задумался мужик.

— Порфиша! Эка я! Ты мне толмачишь, толмачишь: с дороги, мол, я, — а с какой дороги, мне и невдомек спросить.

— Плот с Егоршей согнали Ивану Максимовичу: только что к берегу притравились, — нехотя ответил Порфирий, отворачиваясь от прилавка и передергивая опояску. Ему хотелось уйти от соблазна, но ряды разномастных бутылок с красными и серебряными головками притягивали, как магнит.

— Светит месяц! — досадливо воскликнул Митрич. — Он с великих трудов да с больших заработков, а я про должок ему. Спрыснуть, спрыснуть надо, Порфиша, счастливое прибытие-то. Обязательно спрыснуть, чтобы радость сухой не была. Угощу я тебя рябиновкой. Ух, и хороша штучка! Иван Максимович велел четыре дюжины на свадебку доставить, — суетился Митрич, обрывая оловянную шапочку с горлышка высокой бутылки.

Порфирий судорожно вздохнул. Он почувствовал себя побежденным. Вся решимость сразу схлынула, исчезла, едва заискрилась, заколыхалась перед глазами оранжевая настойка.

В трактире было безлюдно. Митрич помешкал в раздумье, потом отнес бутылку и рюмки в дальний угол помещения ближе к окну, поставил на столик, накрытый изрезанной и прожженной клеенкой, притащил на тарелке пару икряных селедок и, усаживаясь на стул, заулыбался.

— Ну-с, Порфиша, милости просим ко мне в гости. Не обессудь за простое угощение. Выпьем, пока народ не набрался. С благополучным прибытьем!

— Эх, Митрич! Друг ты любезный… Только скажи прежде: обманул ты меня или нет? Уж чего-чего, а, знаешь сам, не терплю я обмана. Не буду и пить тогда…

— Ай, Порфиша, Порфиша! Не грех тебе? Обманул! Да нешто я кого обманывал хоть раз? Вот тебе и крест святой и пречистая богородица! Тьфу! Да разве…

— Ладно, Митрич, бросим эти разговоры. Значит, я гость сегодня, так?

— Так, Порфишенька.

За первой бутылкой последовала вторая, затем и третья. Рюмки позванивали, огнисто мерцая, переливалась жгучая жидкость, и масленым блеском туманились глаза Порфирия. Митрич не хмелел.

— Сколько же, Порфиша, тебе с Ивана Максимовича придется к расчету?