Христианами не рождаются - страница 9

   -Привет, дружище! – без обиняков заявил он. – А я все думал: куда это ты подевался? Уж не случилось ли что с тобой? Вот и решил навестить: вдруг тебе нужна моя помощь? А-а чем это ты занят? Кто это такой?

  -Да так. – отмахнулся я. Еще не хватало рассказывать Руфу, как я по глупости притащил в дом  подобранного на улице умирающего раба. – Давай лучше, пойдем поужинаем вместе. Эй, Сильван! Пусть Евтих накроет нам стол на двоих! Что ж, друг, сегодня моя очередь угощать! Не обессудь, что мой стол будет малость поскромнее… Надеюсь в следующий раз исправиться… Что ж ты не идешь?

   К моему удивлению, Руф во все глаза пялился на больного раба. Потом резко повернулся и вышел вслед за мной.

***

     Не успели мы приступить к еде, как Руф вдруг произнес:

   -Знаешь, Луций, все это очень странно.

   -Что странно, дружище? – спросил я. Потому что Руф редко бывал таким серьезным, как сейчас.

   -Родинка. – произнес он.

   -Ты это о чем? – я никак не мог взять в толк, что имеет в виду Руф.

   -Видишь ли. – пояснил тот. – У моего отца был друг. А потом он…скажем так, исчез. Так вот, отец рассказывал, что у него была точно такая родинка.

  Я недоверчиво хмыкнул. Похоже, Руф что-то путает. Смешно представить, что этот раб мог иметь какое-то отношение к его отцу!

  -Не смейся! – вскинулся Руф. – Я это сам от него слышал. Долго рассказывать, ну да ладно, все равно делать нечего. Видишь ли, однажды мы с отцом пошли в термы. И там оказался один человек с родимым пятном на левой груди. Оно было такое забавное, в форме сердечка. Тогда я был еще подростком. Возможно, потому и обратил на него внимание. И говорю отцу: «видишь, у него целых два сердца». А он улыбнулся и отвечает: «это еще что! Вот у одного моего друга на левой груди было родимое пятно…прямо как рыбка!» И сразу смолк… Потом, незадолго до смерти, он рассказал мне, что этот его друг уже шесть лет, как пропал. Вернее, его арестовали… Еще при Каракалле^>31. И с тех пор о нем не было никаких известий.

   -А как его звали? – зачем-то спросил я.

   -Не помню. – признался Руф. – Не то Кирион, не то Клавдиан… Да, по правде сказать, отец о нем только дважды и рассказывал. Видишь ли, Луций, этого, то ли Кириона, то ли Клавдиана, арестовали, как заговорщика против императора. Сам понимаешь, о таком друге упоминать небезопасно. Ради собственной безопасности.

   Он горько усмехнулся своей шутке. А я решил перевести разговор на другую тему. Тем более, что очень нуждался в его совете.

   -Послушай, Руф, я давно хочу спросить у тебя об одном деле. Помнишь, тогда на пиру ты вспоминал о моей невесте. Так вот, мне удалось с ней встретиться. Только она стала какая-то странная. И люди вокруг нее тоже какие-то странные. Может, ты объяснишь, кто они такие?

   Вслед за тем я рассказал Руфу о своей встрече с Ромулой. А также – о том, что Сильван выведал у нищего. Он слушал внимательно, не перебивая меня. А потом сказал:

   -Похоже, твоя невеста попала к христианам. Ведь они-то как раз и ненавидят все, кроме самих себя. Немудрено, что и эта Ромула теперь чурается тебя, как огня. Между прочим, эти христиане – очень опасные люди. Представляешь, в свое время, еще при Нероне^>32, они даже подожгли Рим!

  -Подожгли Рим? – изумился я. – Неужели?

  -Ты что, не знал? – удивленно вопросил Руф. – Впрочем, ты же у нас скорее грек, чем римлянин. Вряд ли в Греции тебе об этом рассказывали. А у нас в Риме об этом все знают. Слушай, у тебя случайно нет «Анналов» Тацита? Как раз там об этом и написано.

   Я кликнул Сильвана и послал его в мою библиотеку на поиски Тацита. Вскоре он вернулся со свитком и с поклоном протянул его Руфу. Тот принялся просматривать его…

   -Нашел! – воскликнул он, отыскав нужное место. – Вот, слушай. Глава пятнадцатая. «Нерон объявил виновниками пожара так называемых христиан, возбуждавших своими пороками общую к себе ненависть и предал их изысканным карам. Все они были обличены не столько в поджоге города, сколько в ненависти к роду человеческому. Казнь их сопровождалась издевательствами… Потому эти люди, хотя и преступные, возбуждали чувство жалости, как гибнущие не для общественной пользы, а для удовлетворения дикой прихоти одного человека». Ну, что я тебе говорил? Теперь ты мне веришь?