Христианство и страх - страница 13

В ином труде мы уже говорили о том, что понимаем под душевной терапией[30]. Это слово несет двойную нагрузку: оно может означать ту терапию, которую религия, как полагают, дает человеку – либо личности, и в этом наша сфера граничит с психиатрией, либо всему обществу, и тогда происходит встреча со сферами социологии и богословия. Еще она может означать поддержание благополучия самой религии – в нашем случае через набожность и братскую любовь, явленную Иисусом Христом. Если следовать первому методу, то расширяется медицинское понятие терапии, связанное с нормальным устроением и распределением человеческих сил. Идеального телесного и психического здоровья, с нашей точки зрения, для формирования совершенно благополучного человека недостаточно. Конечно, этика и религия не могут не обратить внимания на «естественное» здоровье. Но понятие жизни возрастает и возвышается от «естественного» к социальному и духовному, а в своем космическом и абсолютном аспекте может воспарить для христианина на высоту могущественных слов Иисуса Христа, прозвучавших в Евангелии от Иоанна[31]: «Ибо Я живу, и вы будете жить» (Ин. 14:19), и то же самое происходит и с понятием здоровья. Здесь для религиозной терапии открываются огромные возможности.

Наше исследование, основанное на теории страха и наблюдении за людьми, подверженными страху, не позволяет закрыть глаза на то, что сама набожность, которой учил Иисус, в больных искажена, и мы должны назвать эти искажения пагубными, ведь больная душа перетолковывает христианство в соответствии со своей болезнью.

И потому два смысла душевной терапии, антропологический и религиозный, совпадают. Высочайшая душевная терапия и высочайшая религиозность – две стороны одной медали. Тому, как это происходит, и посвящено наше исследование.

В первой части мы обратимся к психологическим и биологическим основам темы – к теории страха, и начнем с изучения неврозов, ибо до сих пор лишь в этой области основательно изучен наш предмет и лишь она позволяет нам четко и ясно рассмотреть причины и последствия, управляющие страхом у нормальных людей, в психологическом аспекте. Предвижу, что некоторые, несмотря на мои протесты, попрекнут меня тем, что я считаю страх пагубным, – и даже страх перед грехом. Но тот, кто не осмеливается рискнуть, опасаясь, что его неправильно поймут невнимательные и небрежные, теряет право на участие в дискуссии. И нам не следует воздерживаться от обращений к самой теории сумасшествия, иначе наши психологические и пастырские труды увязнут в роковых ошибках и глупостях. Мы еще увидим: при должной осторожности теория страха в ее неврологическом смысле даст нам много ценных сведений для диагностики и излечения религиозного страха у здоровых людей.

Особенно важно то, что на этом пути мы получим полное знание о страхе как о массовом явлении: нас наставит в этом психология толпы – наука, с которой, как ни странно, до сих пор не знакомы богословы наших дней. Насколько это возможно в наше время, мы должны ознакомиться с сутью и законами массовых неврозов и психозов – и выяснить, в чем они согласуются с личными психозами и неврозами, а в чем расходятся. А для решения практических задач нам следует с осторожностью обратиться к теории массовой терапии: к сожалению, она еще только зародилась, хотя Генрих Менг очень многое сделал, стремясь довести ее до совершенства.

Получив необходимые сведения, мы обратимся ко второй, исторической части, где речь пойдет о возникновении и преодолении страха в истории иудейской и христианской религий. Мы кратко обсудим роль борьбы со страхом в примитивных религиях; увидим, как в условиях, означенных в первой части, рождается страх, как в религиях появляются соответствующие галлюцинации и как они начинают формировать важную часть религиозной веры; и поймем, что уже на столь ранней ступени развития склонность к умиротворению страха начинает играть свою роль. Еще мы посмотрим на то, как объект, развеивающий страх, играет свою роль в ритуале; и поищем ответ на вопрос, почему религиозные учения и церемонии так часто, особенно во всех ортодоксальных ветвях веры, приобретают черты страха и насилия. Мы постараемся установить, почему в истории иудаизма и христианства избавление от страха, воплощенное в пророческом творческом деянии, тотчас же сменяется процессом, усиливающим власть страха до тех пор, пока стеснение и насилие не становятся непереносимыми для нового гения и не проводится более или менее решающая проблему реформа – в широких массах или в узких кругах. Так нам станет понятно, по каким причинам история развивается циклически, и почему деяния, склонные уменьшать страх и преображать его в счастье, регулярно сменяются гораздо более долгими периодами порождения страха, и как этот страх становится причиной, из-за которой возникает потребность в пророке или гении, призванном даровать освобождение. Это приведет нас к вопросу о том, почему изначальные намерения основателей и реформаторов религий так часто разрушаются и превращаются в свою противоположность, да еще и так, что все искажения приписывают изначальным намерениям реформаторов.