Христос в Куэрнаваке - страница 10
Дня два спустя моя жена, которой не давала покоя мысль о дочке индейца, пошла просить доктора Серенте, чтобы он взял у нас деньги и устроил девочку на операцию. Однако он и ее, как прежде меня, сумел убедить в том, что это неосуществимо. Прежде всего он даже не знает, где эти люди живут, сказал он; известно лишь, что у них есть клочок земли где-то в горах, но это еще не адрес, и, если только они не появятся опять в его амбулатории, у него нет никакой возможности их разыскать. Он гораздо лучше меня обрисовал непреодолимые препятствия, затрудняющие дело, которое сперва показалось нам таким простым, и при этом подчеркнул, что нет никакой уверенности в благоприятном исходе операции. — То, что вы предлагаете, это, по существу, благотворительность, — сказал он моей жене. — Вы предлагаете это потому, что вы добрый, хороший человек. Но чего стоит всякая благотворительность, вы, я думаю, и сами знаете. Это все равно, что стоять перед тысячей голодных с одной черствой коркой в руке. Может быть, мои слова вам покажутся жестокими, но я считаю благотворительность вредной потому, что она охлаждает гнев. А эту страну может спасти только гнев — и чем он будет грозней, тем лучше.
Неудача нашей попытки больно ударила по той жалостливой сострадательности, которой она была продиктована. В Мексике, где божественная сила доллара позволяет получить за него двенадцать с половиной песо, даже самый бедный американский турист подвержен мании величия и излечивается от нее, только оглянувшись на самого себя. Правда, большинство американских туристов никогда на себя не оглядывается, но с некоторыми это все же бывает, и тогда, как бы в мгновенном озарении, видишь себя таким, каким тебя видят другие…
Недели полторы мы с Серенте не виделись. В его врачебной практике были свои приливы и отливы. Когда где-нибудь в горах вспыхивала эпидемия дизентерии, вирусного гриппа или другой из многочисленных распространенных там болезней, в его амбулатории отбою не было от пациентов. Но и в обычное время она почти никогда не пустовала: хоть мексиканские бедняки знали, что Серенте испанец — а испанцев в Мексике не любят, потому что у мексиканцев хорошая память, — они знали также, что он никогда не отказывает больному в приеме в отличие от многих других врачей, которые и не взглянут на больного, пока не почувствуют денег у себя на ладони.
Но вот в один прекрасный день, часов около двух, он появился у нас в номере, бледный, даже как будто осунувшийся от усталости, и сказал:
— Если я не сбегу хоть на несколько часов, у меня ум за разум зайдет. Что вы делаете сегодня?
— То же, что и все дни, пока я здесь. Усиленно отдыхаю.
— Ах, черт! Почему я не турист!
— Темперамент не тот. А куда вы хотите меня везти?
— В одно изумительное по красоте и своеобразию место — древний город Хокалко на вершине горы. Это всего километров тридцать отсюда; мы там прекрасно отдохнем часок! Ваша жена вас отпустит?
— Надеюсь. Но ведь считается, что я больной человек, как же я буду карабкаться по горам?
— Карабкаться вы будете в основном на моей машине. И ничего, кроме пользы, это вам не принесет, говорю вам как врач.
Жена моя с ним согласилась, и очень скоро мы уже неслись в машине Серенте среди сверкающей зелени рисовых полей туда, где каменной стеной с запада и с юга подступают к Куэрнаваке горы, Немного спустя мы свернули с шоссе и поехали по боковой дороге, пересекавшей широкую живописную долину, поразившую меня своим пустынным, необитаемым видом. Не видно было здесь ни тростниковых хижин, ни лоскутных крестьянских полей, нигде не пощипывал траву ослик, и привычный силуэт вола с деревянным плугом не появлялся на горизонте. Мы долго ехали молча, и, наконец, Серенте указал мне впереди нагромождение каких-то лиловатых глыб. — Вот и Хокалко, — сказал он.
Я заметил, что, по-моему, это очень высоко и едва ли машина может туда взобраться.
— Да, подъем трудный, но древние обитатели этих мест построили каменную дорогу; она частично сохранилась, а где не сохранилась, там теперь сделана грунтовая. Мексиканцы творили из камня чудеса; это великий народ, и многие из древностей, которыми мы восхищаемся в Европе, — безделки рядом с памятниками их мастерства. Мексиканцы очень горды, и, может быть, отчасти это объясняется тем, что они не забыли своего прошлого.