Хроники любви провинциальной. Том 3. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь. Книга 2 - страница 12

Глава 2. Надежды юношей питают

Двигатель работал ровно и сильно, чувствовалась мощь великолепной темно-вишневой «Явы», с хромированными деталями, ярко сверкавшими на солнце – предмета зависти всех пацанов их большого старого двора. Скорость, как и раньше, приносила чувство свободы.

Ларик, пока служил, часто думал о таком вот мгновении, когда только ты и ветер, и километры, проглатываемые колёсами, лужи на дорогах и перелески по краям дороги, и этот дурманящий запах поля, травы, дождя и сила в руках. Ларик опять ехал далеко за город к своим бабулям, рубаха на спине надувалась пузырём, встречный теплый ветер сильно бил, иссушая и выветривая кожу лица.

На последнем светофоре города Ларик притормозил на желтый. Солнце почти склонилось к закату. Он не торопился, он наслаждался и этой минутой ожидания. Он вообще последнее время наслаждался жизнью и абсолютной свободой.

Справа послышался вскрик и матерная ругань, Ларик оглянулся. Парень, явно пьяный, на обочине пересекающей дороги вырывал у девушки тряпичную сумку из рук. Толкнув девчонку, он бросился наутек по тропинке в сторону пригородного поселка. Не раздумывая, Ларик, забыв о кодексе чести крутого «водилы» начисто, рванул с места на красный. Парня Ларик догнал в мгновение ока, хотя тот, услышав треск мотоцикла, и попытался уйти в высокие кусты ивняка справа от тропинки.

Чтобы остановить беглеца, Ларик «ткнул» его слегка передним колесом и парень с пьяным воем свалился, неловко взмахнув руками.

Ларик соскочил с мотоцикла, заорав: « Ну и чо? Куда бежишь, сука ё****я? На водку не хватило?» – и, пнув пьяно скулящего подонка, вырвал у него из рук болоньевый мешочек.

Маленький девчачий самодельный кошелёк с молнией и вышивкой на боку, бумажный пакетик с чем-то, похожим на бутерброды, два вареных яйца, удачно не разбившаяся бутылка кефира с бирюзовой алюминиевой крышечкой, пара тетрадок, носовой платок, книга, похожая на учебник, авторучка и карандаш – вот и вся сорвавшаяся добыча пьяного дебила была.

– Ещё раз увижу, жаловаться будет нечем, все зубы выбью! – пнув ещё раз для убедительности притворно воющего урода, Ларик развернулся, объехав пьяную тварь вокруг и резко разгоняясь, презрительно обсыпал того песком из-под колёс.

Девчонка стояла на том же мести и всхлипывала, дергая плечиками.

– На, не реви, – Ларик остановился возле неё.

– Спасибо, Ларик, – вытирая нос рукой, ответила девушка, и виновато посмотрела на него…

– О…! Вот так встреча. Ты чего тут одна делаешь в такое время? – Ларик обалдел. Перед ним, шмыгая носом, стояла Настюха. Девчонка из соседнего подъезда. Не далее, как третьего дня они поздоровались, как старые друзья…

Он тогда обсыхал после душа под жарким солнцем на балконе, блаженно вспоминая забытые за четыре года ощущения, запахи, вещи, вечно загромождающие, непонятно зачем, балкон. На правой стороне перил Ларик увидел обрывок шпагата, иссохшего, давно потерявшего цвет, но, тем не менее, крепко державшийся на перилине, благодаря узлу, которым Ларик когда-то его привязал. Тогда он учился классе в седьмом и, дразня девчонок, привязывал к другому концу конфету и закидывал её на нижний балкон справа, где они играли в куклы или в шахматы. Настюхе тогда было лет десять-девять. Она была смешливой и весёлой девчонкой, дочкой их завуча, Петра Алексеевича, а попросту «одноглазого». Петр Алексеевич потерял глаз во время войны. Иногда он рассказывал ребятам, как служил разведчиком. Хоть у него и был вставлен неподвижный искусственный серо-голубой глаз после чёрной тряпицы впоследствии, но он и с одним глазом прекрасно и сходу разбирался во всех пацаньих перипетиях, периодически потрясавших школу, и был неоспоримым авторитетом у пацанов. Настюха гордилась им и обожала отца, как и он её.

Иногда она тоже пыталась забросить к Ларику на балкон яблоко из их сада или конфету. Со временем это у неё стало даже хорошо получаться. А потом они выросли, и эти детские забавы и заигрывания ушли сами собой в прошлое. Он поступил в училище, и сидеть на балконе времени у него не оставалось. А после училища, он сразу пошел в армию. Ему очень хотелось увидеть море. Морячки служили по четыре года. К подводному флоту Ларик был не очень пригоден из-за роста. А вот в морской десант – в самый раз, там потолки высокие – всё небо. И все четыре года он занимался «строевой, боевой и политической», как и все. А со второго года, обвыкнув и освоившись, выполнял ещё обязанности худрука хора их крейсера, раз уж успел на гражданке стать «специалистом». Его хор постоянно, и потом даже уже нудно-постоянно, завоёвывал призовые места в смотрах самодеятельности частей флота, дислоцированных в Крыму. Ларику даже предлагали навсегда связать свою музыкальную судьбу с Морфлотом, такие люди везде нужны, «для поднятия настроения, воспитания стойкости и патриотизма силой искусства», как ему тогда говорили. Он не согласился, он насмотрелся на море, очень соскучился и рвался домой. У него были причины торопиться не только потому, что он соскучился по дому.