Хвала и слава. Книга третья - страница 4

— Ты не женился бы?

— Такая мысль не приходила мне в голову.

Опять ложь и притворное равнодушие в голосе. Мысль эта, может, и была, но она принадлежала к ушедшему «тихому» миру, и сейчас Анджею стало казаться, что ничего подобного никогда не приходило ему в голову. Ну а теперь пора к делу.

— Слушай, Ромек, — сказал Анджей, — нам надо ехать в Варшаву.

— Верно, — обрадовался Ромек, — и я так думаю. Дорога от Пустых Лонк до Варшавы представлялась Анджею не просто расстоянием в несколько сотен километров, она казалась ему рубежом, за которым начинается иная жизнь. Сейчас в Варшаве сражаются, стреляют. Горят дома, все рушится в грохоте.

— Но как ехать? — Ромек задумывается.

— Очень просто, — говорит Анджей. — На лошадях. Он чувствует в эту минуту прилив сил. Все кажется таким простым.

— Ладно. Там разберемся, что делать, — добавляет Ромек.

Из темноты неожиданно вынырнула какая-то фигура. Высокий, стройный мужчина прошел неподалеку от клена, под которым сидели Анджей и Ромек, не заметив их.

Анджей стиснул руку Ромека, словно удерживая его. Некоторое время оба молчали.

Человек свернул к дому. На веранде силуэт его обрисовался явственнее.

— Спыхала вернулся, — сказал Анджей.

— А где он был? — спросил Ромек.

— А черт его знает. Неделю назад уехал было на тот берег Буга. Интересно знать, зачем он вернулся. Другие не возвращаются.

— Мы должны вернуться, — сказал Ромек. Он словно хотел подкрепить решение ехать в Варшаву.

С минуту Анджей сидел не шевелясь. Он раздумывал. И вдруг решение это показалось ему слишком поспешным. Но в конце концов он махнул рукой:

— Ладно, нечего раздумывать. Другого выхода нет.

— А зачем искать какой-то другой выход?

Анджей встал с земли, отряхнул брюки.

— Знаешь, я все еще думаю об отце.

Ромек хмыкнул:

— Все еще! Ведь всего несколько недель прошло, как он пропал, а ты говоришь «все еще»? Ничего нет удивительного, что ты продолжаешь думать об отце.

— Ну конечно, тебя это не удивляет. Но я… Столько ужасного происходит, а я все об отце думаю… Я эгоист… Ты как считаешь?

— Осел ты, а не эгоист, — возмутился Ромек.

— Не знаю, стоит ли мне сейчас ехать в Варшаву.

— Отцу объяснят, что ты просто возвратился туда.

— Не так это просто. А главное, если отец вернется, мне хотелось бы его увидеть. Я не суеверный, но ты не представляешь себе, как я за него беспокоюсь.

Он подумал, что напрасно так разоткровенничался с Ромеком. Но слишком сильно было тревожное чувство, охватившее его.

— Ну где он мог пропасть? — произнес Анджей с отчаянием.

Ромеку волей-неволей приходилось продолжать навязанную ему Анджеем роль мудрого утешителя.

— Предположим, он потерялся, но как же его машина? Это ведь не иголка!

— Ты не видел, что делается на дорогах, — сказал Анджей. — Тут и самому большому автомобилю немудрено, словно иголка, затеряться.

— Пойми одно — ничем ты не поможешь. Анджей вздохнул и ответил с раздражением:

— Вот-вот, мы с самого начала ничего другого и не делаем, только стараемся убедить себя, что ничем нельзя помочь. С ума можно сойти!

Анджею вспомнился сон, приснившийся ему прошлой ночью: он сидит у себя в комнате в Варшаве, и вдруг входит мать, совсем седая, волосы как молоко. Он вскрикнул и проснулся в холодном поту.

— Была бы жива бабуся, — говорил Анджей по дороге домой, — я бы ей рассказал, какой сон мне сегодня приснился.

Ромек беспечно рассмеялся.

— Странный ты какой-то…

Они постояли перед часовней. Огни давно уже погашены и дверь заперта. Пошли было дальше, но Анджей вдруг остановил Ромека:

— Подожди меня, я сейчас.

Он вернулся к часовне и стал на колени у двери. Прижался головой к холодной задвижке. Он не молился, он вспоминал свои приезды в Пустые Лонки в детстве и то давно забытое чувство, с каким он вкладывал свою руку в широкую ладонь отца. И это слово: «папа».

Магическая сила у этого слова: на одну минуту, на короткое мгновение оно вернуло Анджея в атмосферу прошлого с его несложными и такими дорогими переживаниями. И в то же время словом этим, будто лопатой, Анджей рассек надвое тропинку своей жизни: отвалил в сторону большой кусок земли и словно засыпал ею старый муравейник.