Хвастунья - страница 15

— В шутку, Софья Григорьевна, в шутку! Я только стихи сочиняю всерьез, без юмора, а остальное у меня все в шутку! Вы, Софья Григорьевна, тоже с юмором, если стрижете меня, чтоб я похорошела. Не мучайтесь со мной.

— Нет уж, дорогая, я вас достригу, хоть, слушая, надолго отвлекаюсь. Раз уж вы, эдакое чучело с шишом и бантом, пришли задолго до моей работы, а я случайно — на месте, то уж я из вас сделаю красотку. Будьте уверены, сделаю. Тем более Трифонович вашу подборку оценил. Симонов начал вас печатать, а теперь, когда снова у нас Твардовский, я ваши стихи решила попридержать — его вкус с симоновским не совпадает. Я Трифоновичу примерно на пять номеров апробированных авторов подготовила. Не понравились. Попросил весь портфель. Выбрал только вас, — «Стихи о нефтяниках», а — лирические. В первом же номере, который снова выходит под редакцией Твардовского, будет 20 его стихов и 6 ваших. Поэтому и дала вам телеграмму, а кроме того подборка так понравилась Трифоновичу, что сказал: «Захочет Лиснянская мир посмотреть — дадим ей от „Нового мира“ творческую командировку в любую точку страны».

С такой высокой точки меня хвалят впервые, а от любого радостного ошеломления я делаюсь беспардонной. И уже не тарахчу, а строчу, как из пулемета, без перезарядки:

— Ладно, Софья Григорьевна, стригите меня, но раз нельзя в вашем кабинете курить, то я вам дорасскажу безо всякого розового света, какой мы круг по шалманам со Светловым ежедневно совершаем. А начинается круг с кафе-мороженого напротив и наискосок от Центрального телеграфа. В кафе у Светлова есть кредит, его знают и подносят в долг, — до гонорара, — первую рюмку натощак, а мне бокал шампанского и кофе-гляссе. Из кафе мы отправляемся в цедеэль, где его тоже все официантки любят и тоже — в кредит. Или угощают молодые поэты, желающие метру прочесть стихи, предварительно понравившись щедростью или обязав, — тоже кредит! А вообще-то Светлов — всеобщий любимец. А вообще-то, Софья Григорьевна, мне кажется, что всеобщие любимцы в основном — равнодушные люди. Только равно-душные, равно-дышащие на все и вся, способны обладать той самой, ни к чему не обязывающей милотой, которая почти равно распределяется на всех. От равнодышащего человека серьезного добра не увидишь, но и зла от него не ждешь. Такой человек, если он к тому же обаятелен или остроумен, становится всеобщим любимцем. Нет-нет, я не о конкретно Светлове. А — так. Вот Евтушенко — любимец публики, любимцем в своей среде никогда не будет. Он не равнодышащий, наоборот, — пристрастный. Но, простите, Софья Григорьевна, я расфилософствовалась, к слову. По ходу стрижки и маршрута. В цедеэле Светлов обычно обрастает компанией, и мы часов к пяти вечера умеренно-шумно на троллейбусе «Б» едем по Садовому кольцу в Эрмитаж, где сидим недолго. Из Эрмитажа пешком пригуливаем к Всесоюзному театральному обществу, к Бороде. Самого Бороды, то ли он метрдотель, то ли швейцар в ресторане, я не видела, зато видела многих известных артистов. И Светлов знакомит. Познакомил со Стриженовым, и тот сказал: «Ваша поэтесса на нашу Татьяну Самойлову из „Летят журавли“ похожа», а Светлов: «Нет, это ваша киноактриса на нашу Лиснянскую похожа». Я и без челки, оказывается, смахиваю на нее. Значит, я — с нее карикатура. Оттуда близкий пеший путь по имени Горького лежит в «Националь». Туда чаще всего входим уже вдвоем часов к девяти вечера, чтобы через часок-полтора я, приведя Светлова к Радам, с удовольствием выслушала ее благодарность, — Миша в порядке.

Ах, дорогая Софья Григорьевна! Если бы тетя Надя видела Светлова, она бы непременно сказала, что и веснушчатостью и остротами он похож на мою свекровь, хотя свекровь безграмотная. Но поговорки любит. У нее поговорки непредумышленно остротами оборачиваются. Провожая меня, сказала: «Человек располагает, а Бог разлагает». Кстати, Светлов вообще повторяет свои остроты, как поговорки, и хочет, чтобы их запоминали и время от времени подсказывали, как он сострил утром или накануне. Например, вчера вечером, когда уже приземлились рядом с его домом, в «Национале», и уселись за одинокий столик Олеши, Михаил Аркадьевич попросил меня напомнить, что он сказал мне в кафе-мороженом, увидев в моих руках учебник Квятковского по теории стихосложения. Я замешкалась, потому что во второй раз застала автора «Зависти» в той же позе, что и позавчера: Олеша сидел, полностью вобрав голову в широченные плечи, и показался мне одним огромным верблюжьим горбом, не понимающим, зачем в нем накоплены мысли и чувства, если они не востребованы. Или если они, мысли и чувства, так каменно спрессовались, что ими уже ни себя, ни других не напитать. Во мне, как и позавчера, что-то застряло в горле, твердое, как пуговица, и я замешкалась, хотя еще днем дважды напоминала Светлову остроту «век учись, век мочись». В «Национале» к нам присоединился карикатурист Игин. За столом он вытащил из папки новую карикатуру на Светлова, тот был доволен. Все писатели хотят, чтоб их карикатурно прославлял Игин, — просит позировать, значит, у писателя знаменитое имя. А кого Игин не просит, те сами пристают и в цедеэле и на дом приходят, — дескать, сделай карикатуру, хочу убедиться, какой я смешной. А мне, Софья Григорьевна, не надо убеждаться. Моя мама еще в моем детстве шутила и сейчас иногда шутит, когда ей, красавице, говорят, что я на нее похожа: «Инна — моя карикатура».