Хватит убивать кошек! - страница 5

Под социальными науками я имею в виду историю, социологию, антропологию, лингвистику, филологию, а также значительные разделы психологии, географии, юриспруденции, экономики и философии. Этот комплекс дисциплин нередко рассматривают как единое целое, хотя вопрос о том, в чем состоит его единство и где пролегает его граница, остается открытым (и, по-моему, несущественным). Множество названий этого комплекса свидетельствует как об устойчивом ощущении его единства, так и о разнообразии его интерпретаций. В разные времена эти науки объединялись под именем исторических наук, моральных наук, наук о духе, наук о культуре, наук о человеке, социологии и, конечно же, социальных наук[7]. На фоне почти навязчивых попыток обосновать единство этого комплекса несколько теряется распространенное в основном в англоязычных странах противопоставление гуманитарных и социальных наук[8], напоминающее о попытке обособить от традиционных гуманитарных исследований те их разделы, которые могли основываться на статистических методах. Из всех названий этого комплекса я предпочитаю термин «социальные науки»: именно идея социального мне кажется главным инструментом анализа и вместе с тем — идеологическим посланием этих наук, той нитью, которая связывает их с общей интеллектуальной эволюцией XX в.

Под критикой я имею в виду прежде всего изучение оснований. Именно в этом смысле слово «критика» употреблялось в кантианской традиции и, в частности, критическими философами истории, которых можно назвать первыми критиками социальных наук. Впрочем, сами они формулировали свою задачу как критику исторического разума, и различие формулировок, конечно же, не случайно (хотя очевидно, что критика социальных наук — аллюзия на критику исторического разума). Если я предпочитаю говорить именно о критике социальных наук, то прежде всего потому, что особого исторического разума, по-моему, не существует. Гипотеза исторического разума естественна, если считать, что между академическими дисциплинами и способностями сознания существует взаимно-однозначное соответствие. Но такое допущение в свою очередь предполагает изоморфность мира, разума и университета, иными словами, представление о мире как об эманации Логоса. Если мы не готовы принять эту онтологию, лучше воздержаться и от рассуждений об историческом разуме.

Сегодня мы скорее склонны апеллировать не к космосу, возникшему из последовательного развертывания разумной субстанции, но к хаосу, из которого в результате не вполне понятного саморазвития и случайного взаимодействия разнородных логик возникают локальные, незавершенные, частично открытые и причудливо пересекающиеся зоны упорядоченности, находящиеся в состоянии сложного динамического равновесия. Вероятно, эта онтология ничуть не лучше предыдущей, но такова картина мира современной науки.

Именно на этих метафизических допущениях основывается представление о науке как о культурной практике, которое пришло на смену пониманию ее как манифестации абсолютного разума. Но если мы считаем социальные (как и любые другие) науки исторически сложившимся комплексом правил поведения, естественно предположить, что в число интеллектуальных задач, которые ставят перед собой исследователи, вошли задачи самых разных типов, порожденные разнообразными социокультурными контекстами, интеллектуальными традициями, условиями профессиональной деятельности и т. д., и что для решения этих задач исследователи мобилизуют различные ресурсы сознания. Умственная работа ученых предстает как разнообразие интеллектуальных процедур, а результат этой работы — наука как гетерогенный ансамбль, включающий неразрывно связанные между собой элементы разного происхождения (и, возможно, разного эпистемологического статуса). Поэтому любые генерализации относительно сущности той или иной науки малопродуктивны и, скорее, способны помешать эмпирическому исследованию. Однако гипотеза исторического разума подталкивает нас к таким генерализациям — во всяком случае, исторически она связана именно с ними. Напротив, формула «критика социальных наук», мне кажется, побуждает думать о предмете исследования как о многообразной культурной практике.