Хьюи - страница 9

. Ты не думай, приятель, не все было вранье, что я ему плел. Про игру, например, я правду рассказывал. Разные удивительные случаи с большими ставками и богатыми выигрышами, они действительно все были на моей памяти. Только не со мной, как я ему представлял. Ну, может, бывали раза два и со мной когда-то давным-давно, когда у меня шла полоса удач и я ходил весь в долларах, покуда не спустил их до последнего. (Замолкает, чтобы глубоким вздохом помянуть славные денечки, которые были — или не были? — когда-то, потом задумчиво продолжает.) Д-да, а Хьюи все заглатывал, как утиный супчик или пилюлю героина. Слушал — и вместе со мною все переживал, всюду бывал, жил яркой жизнью. (Усмехается, потом серьезно.) И знаешь, мне от этого тоже было хорошо, по-своему. Нет, правда. Я начинал видеть себя его глазами. Иной раз возвращаюсь сюда без гроша в кармане, настроение паршивое, впору на брюхе ползти, и вот уж, глядишь, у меня денег куры не клюют, потому как я только что сорвал куш на скачках. Конечно, я понимал, что все это сказки. Не такой уж я придурок. Ну и что? Хьюи слушал и радовался, и вреда никому не было. А если на Бродвее вдруг упадут замертво все, кто любит сам себя сказками морочить, то на обоих тротуарах не останется, пожалуй, ни живой души. Ведь правда, Чарли?

ЭРИ снова искательно смотрит на НОЧНОГО ПОРТЬЕ, забыв прежние обиды. Но у того лицо тупо напряженное, он ищет, к какому бы звуку в ночи пристроиться мыслями, да только на город почему-то спустилась небывалая и грозная тишина, и вот он оказался в гостинице, навеки прикованный к своей стойке и бодрствующий, когда весь мир спит — кроме 492-го, который никак не уйдет к себе и никак не уймется, а все говорит и говорит, и от него некуда деться.

Ночной портье(глядит сквозь ЭРИ остекленелыми глазами и говорит, почтительно заикаясь). П-правда?.. Боюсь, что я не совсем… Что правда?

Эри(безнадежно). А, ничего, друг. Просто так.

ЭРИ опускает взгляд в пол. Он так расстроен и подавлен, что даже перестал поигрывать ключом. А ПОРТЬЕ все еще не может мысленно вырваться отсюда, потому что город безмолвствует, и ночь смутно напоминает о смерти, и ему немного страшновато, и ноги теперь, когда он опомнился, болят — сил нет, но все-таки это не оправдание, чтобы отступаться от правила, согласно которому постоялец всегда прав. «Нужно было отнестись к нему внимательнее. Все-таки общество. Человек жив и бодрствует. С его помощью легче было бы перемочься до рассвета. О чем он тут толковал? Хоть что-то да должен был я расслышать». Ночной портье морщит потный лоб в попытке припомнить о чем только что шла речь. ЭРИ, между тем, возобновляет свой рассказ но теперь уже вовсе не надеется на слушателя, просто говорит сам себе.

Я по лицу Хьюи видел, что с ним — все, даже когда его еще не положили в больницу. Такие же лица бывали у парней, которые знают, что их накрыли, еще до того, как за ними пришли. Навестил его в больнице пару раз. Первый раз жена там его была, поглядела на меня зверем, но Хьюи изобразил улыбочку и спрашивает: «А, Эри, здорово, ну как твои стригунки себя ведут?» Я вижу, он ждет, чтобы я наврал ему чего-нибудь для бодрости, но жена влезла, он, мол, очень слаб, ему, мол, вредно возбуждаться. Хотелось мне ей сказать: «Здешние доктора, видать, понимают, что к чему — посадили тебя тут, а уж с тобой-то он возбуждаться не будет». А второй раз меня к нему не допустили. Это уж перед самым концом. Я и на похоронах тоже был. Никого не было, только два-три жениных родственника. Мне даже жалко ее стало. Такая страшная, впору самой в гроб. Детишки ревут. И ни букетика, только пара паршивых искусственных венков. Совсем никудышные были бы у бедного Хьюи похороны, если бы не мои цветы. (С гордостью.) Шикарные, ты бы посмотрел, то-то бы глаза вытаращил! Сотню зелененьких выложил, без шуток. Эдакая большущая подкова из красных роз. Я знал, что Хьюи понравилась бы подкова — вроде как бы он лошадником был. А наверху синими незабудками выведено: «Прощай, старый Друг». Хьюи нравилось представлять, что он мне друг.