Хьюстон - страница 2

Значок был на мне, когда на одном из автобанов жизнь разделилась на короткое, безмятежное до, и хмурое, открытое всем ветрам, неуютное после. Я и потом не расставался с ним. Он кочевал с рубашки на джемпер, в зависимости от сезона. И мне казалось, что этот маленький свидетель прежнего безоблачного существования, как некий талисман, хранит меня посреди чужого, неприветливого мира. Ночью я прятал его под подушку и, когда просыпался, первым делом проверял на месте ли мое сокровище. А когда волновался или грустил, поглаживал пальцами гладкую, прохладную поверхность. Представлял, что вот сейчас закрою глаза и вновь окажусь в маленьком, плывущем в пыльном, золотом тумане, магазинчике, услышу знакомые родные голоса. А все происшедшее потом, окажется сном, дурным, пугающим сном. Но этот сон все длился и длился, а проснуться я не мог. Постепенно забывались, словно таяли вдали, голоса родителей, стирались воспоминания о прежней настоящей жизни, в которой было место безмятежной детской радости и чувству, что кто-то большой и сильный, надежно держит тебя за руку, не давая упасть. И мне пришлось смириться с реальностью того, что я предпочел бы считать сном. И только этот маленький, покрытый глянцевой эмалью, кружок, напоминал о другой настоящей, счастливой жизни, о том, что она была, и я не придумал ее себе, незаметно сойдя с ума. Я держался за этот значок, как потерпевший кораблекрушение моряк цепляется за обломок своего разбитого корабля, чтобы не пойти ко дну и не погибнуть, когда уже не останется сил сражаться с бурной стихией. Я им очень дорожил и никогда не расставался. Может поэтому, меня и стали звать Хьюстон.

Но однажды значок пропал. Я сильно расстроился и несколько дней не мог прийти в себя. Не мог, ни о чем думать, кроме своей потери. Лихорадочно и безрезультатно, раз за разом обыскивал все места, где был накануне в тщетной надежде вновь обрести свой драгоценный талисман. Но так и не нашел. До сих пор не знаю, сам ли я потерял его в каких-то мальчишеских играх, или кому-то вдруг приглянулся этот изрядно потертый и давно потускневший сувенир. В общем, так вышло, что значок исчез, а прозвище осталось.

Держа в руках папку со своим личным делом и сумку со скудным багажом, вслед за сопровождающим, я переступил порог моего очередного дома. Единственного в округе интерната, где нашлось для меня место. Я иногда думал впоследствии, как бы сложилась моя жизнь, не попади я сюда. Возможно, никогда не испытал бы таких болезненных падений и таких головокружительных взлетов, никогда не узнал и не встретил тех людей, чье существование во многом определило мою дальнейшую судьбу. Тогда по спине пробегает холодок от мысли, что мы могли бы разминуться. И если бы в тот момент я мог провидеть будущее, то с большим вниманием отнесся к своему вступлению под крышу этого приюта, из стен, которого я вышел совсем другим человеком.

Располагался интернат в большом трехэтажном доме, похожем на старинную усадьбу с крайне запутанной, как внутри, так и снаружи планировкой. Было видно, что его не раз перестраивали, дополняя по мере надобности новыми помещениями, которые отличались от основного здания минималистичностью форм, непритязательным стилем, вернее его отсутствием, и гораздо большим комфортом внутри. Для чего нужны были эти пристройки, я так и не понял. Все равно половина из них пустовала. Возможно, когда-то приют знавал лучшие времена и был густо населен. Впрочем, те времена для него давно и безвозвратно миновали. А может, он вовсе и не был тогда пристанищем для ничейных детей. Может, здесь была школа. Одна из тех древних гимназий, о которых так любят вспоминать в мемуарах писатели ушедших эпох, когда рассказывают о своем детстве.

Прошлое этого своеобразного дома весьма занимало меня. Я часто гулял по нему с чувством первопроходца, исследующего только что открытую им терру инкогнито, неизведанную землю. Первое время нередко терялся в бесконечных коридорах с множеством дверей, закоулков, внезапных тупичков, лестниц и переходов. Блуждая по сумрачным лабиринтам, находил забитые старой мебелью, каким-то хламом или же просто пустые комнаты с остатками причудливой лепнины на высоких потолках. Она странно сочеталась со стенами депрессивного, темно-зеленого цвета, с облупившейся местами штукатуркой, и оконными проемами необычной закругленной формы, многие из которых были замурованы глухой кирпичной кладкой, словно дом готовился к осаде. Мне нравилось представлять эти комнаты ловушками для времени, хранящими, как в формалине, в своем затхлом воздухе тени прошлых веков. Казалось, стоит только остаться в них подольше, и, потревоженные живым сквозняком современности, эти тени начнут окружать тебя, незаметно обретая плоть, пока завороженный серыми призраками ты сам не станешь подобным им далеким, забытым воспоминанием. Это было одновременно жуткое и захватывающее чувство. Попав в одну из таких комнат, я замирал, целиком отдавшись ее чуткому, настороженному покою, до тех пор, пока по коже не начинали ползти мурашки. И, в полной уверенности, что за несколько минут проведенных мной в этой временной петле, снаружи прошли годы, выскакивал оттуда.