И настанет день третий - страница 24

– Это правда, но я говорю не об охоте и пропитании. Я имею в виду убийство из-за злобы и мести.

– Кому же ты мстила? – стало понятно, что слово «месть» следует поставить на первое место.

– Людям. Всем людям.

После такого ответа мигом вспомнились леденящие душу истории о львах людоедах, которые терроризировали забитые африканские деревушки и нагоняли страх на участников сафари. Путешествие в компании свирепого зверя сразу потеряло всякую привлекательность. Правда, Диона спасла меня от Цербера и до сих пор вели себя вполне дружелюбно. Может, за две тысячи лет злоба на человечество уже перегорела?

– А за что ты мстила? – задавая вопрос, я внимательно следил за своей спутницей.

– Люди ради забавы убили моих детенышей, а меня посадили в клетку. Потом они привезли меня в большой город и заставили выступать на арене.

В голосе Дионы не было ни злобы, ни раздражения, и я вдруг понял почему. Эту историю она рассказывает уже две тысячи лет подряд. Боль и ненависть прошли, и в душе у львицы осталась лишь бездонная пустота.

– Там то ты и убила человека? – сама собой представилась сцена, в которой Диона кидается на смотрителя.

– Я убивала много людей. Иногда по несколько человек в день.

– Как такое может быть? – слова спутницы поразили меня.

– Может. Я дралась с людьми, которых называли гладиаторами. Бои проходили на огромной каменной арене в городе Риме.

– Ты дралась в Колизее? – я открыл рот от изумления.

– Да, дралась. И всегда побеждала. – из груди огромной кошки вырвался рык очень похожий на вздох. – Это потому, что я не страшилась смерти. Мои противники страшились, а я нет.

– Все боятся смерти. – Мне вспомнились объятия ледяного океана и воздетое к небу лицо Саида.

– Безумцы нет. А я была безумна от горя. У меня отняли все: детей, свободу, весь мой мир.

– Гладиаторы ничем от тебя не отличались. Они были такими же рабами.

– Ты прав. – Диона согласно кивнула. – Когда я это поняла, то выбрала себе новых врагов. Тех, кто сидел на трибунах. Эти мерзкие червяки реготали, когда мы умирали, и приказывали добивать раненых.

– Зрители сидели высоко на трибунах. Туда ты никак не могла добраться.

– Я почти добралась, – львица гордо блеснула глазами.

– Но как? – Мне действительно стало интересно. Для того, чтобы вырваться с арены требовалась немалая сообразительность. Я вот прямо так… с ходу… ничего не мог придумать, как не старался.

– Несколько раз против меня выпускали всадников. Я прикинула, что со спины лошади можно допрыгнуть до края ограды.

– Допрыгнула?

– Еще как допрыгнула. И если бы не тот солдат…

– Какой еще солдат? – я тут же представил себе римского легионера в кожаном нагруднике и с большим квадратным щитом в руке.

– Возле ложи одного из сенаторов дежурил солдат. Наверное опытный и смелый воин. На мой прыжок он среагировал с быстротой молнии. Я еще перебирала лапами в воздухе, а он уже нацелил на меня свое копье.

Иллюстрируя свои слова, Диона приостановилась и высоко приподняла переднюю левую лапу. На мощной груди прямо напротив сердца зияла совсем свежая колотая рана. Клочья светло-соломенной, почти белой шерсти вокруг нее оказалась измазанной кровью. Кровь была старой и засохшей. Впитав в себя грязь и пыль, она приобрела оттенок гнилого баклажана.

– Я умерла почти сразу. Меня даже не стали добивать. Поэтому на мне нет других ран, только эта. – Повинуясь привычке, Диона попыталась слизнуть кровь, но из этого ничего не вышло. Язык прошелся по грязно-бурым пятнам, да так и не стер их.

Печальная история, да еще и с плохим концом. Мне стало безумно жалко львицу. Я подковылял к ней и погладил по голове, а затем почесал за ухом. Диона ведь тоже кошка, только переросток. Значит, и пристрастия у нее тоже должны быть кошачьи.

Львица с вожделением приняла мою ласку. Похоже, за много-много лет я был единственным человеком, у которого она нашла сочувствие, который ее пожалел. Н-н-да, в этом мире с сочувствием к ближнему наверняка напряженка. Все вместе и каждый в отдельности оказались в полной жопе. Не мудрено, что мысли крутятся только лишь вокруг одной своей безутешной доли. Я не чувствовал ничего подобного, потому что еще не хлебнул настоящей адской жизни. Но уже скоро, очень скоро.