И оживут слова - страница 34

За ужином я долго не решалась подступить с разговором к Добронеге. Я обмакивала мягкий хлеб в миску с вареньем и думала, как же начать, когда Добронега вдруг сама отложила деревянную ложку «горкой вниз», как говорили здесь (чтобы злого духа не привечать), и сказала:

– Ну, что скажешь?

Я быстро глотнула молока из большой кружки и призналась:

– Я в дружинную избу ходила.

Добронега удивленно посмотрела, но ничего не сказала, ожидая продолжения.

– Я просто… по Радиму соскучилась. Все слова Златы из головы не шли. Вот и… увидеть его хотела.

– Про Златку говорила? – негромко спросила Добронега.

Сначала я не поняла вопроса, а потом щеки вспыхнули. Добронега решила, что я бегала жаловаться? Сама мысль о том, что меня могли заподозрить в подобном, вызывала возмущение. Как же нелегко было примерять чужие привычки и отвечать за чужие прошлые ошибки.

– Нет. Я ни слова не сказала про Злату, – твердо ответила я. – Радим спросил про пирожки. Я ответила, что очень вкусные. И все. Я просто… к нему ходила.

Я опустила взгляд на свои руки. Было отчего-то противно. Интересно, а могу ли я считать себя лучше Всемилы, прослывшей здесь эгоистичной и избалованной? Как я сама себя веду? Ни слова не сказала о случившемся Добронеге, а ведь она – травница. А рваная рана в этом мире далеко не шутка. Но я промолчала. Из-за обещания или из страха, что правда раскроется? Если ответить самой себе, положа руку на сердце? Оказывается, сложно, когда вот так – не сказки и не романы, а жизнь.

Добронега внезапно накрыла мою ладонь морщинистой рукой и чуть сжала. Она почти не прикасалась ко мне после того первого раза, когда я очнулась в ее доме. То ли прикосновения у них со Всемилой были не в чести, то ли она что-то чувствовала. А вот сейчас от этого почти материнского жеста я вдруг окончательно ощутила себя здесь чужой. Мне очень захотелось домой.

– Ты не серчай на Златку, – негромко произнесла она. – Сердце у всех не на месте было. За тебя. За Радима. А Златка любит его. Крепко любит. Прости ей.

Я вдруг почувствовала, что слезы закипают на глазах от этих простых слов. Сама от себя не ожидая, я вдруг разрыдалась. Я никогда не относилась к тем девушкам, которым для слез порой и повода-то не нужно, потому списала все на нервное напряжение, но где-то на краю сознания билась мысль о том, что такая любовь бывает только в книжках. Во всяком случае, простое и искреннее «крепко любит» казалось чем-то… нереальным. И эта мысль заставляла меня размазывать слезы и прижимать ладонь Добронеги к щеке.

– Ну-ну, – повторяла Добронега, – хорошо все будет.

Выплакавшись, я принялась убирать со стола. Собрала миски в деревянный тазик, привычно зачерпнула теплую воду из чугунка, начала мыть.

– Так что в дружинной избе? – вдруг спросила Добронега, по-прежнему сидевшая за столом и, подперев щеку рукой, наблюдавшая за мной.

– Да ничего… Радим поругал, что одна хожу.

– И правильно, – одобрила Добронега. – Не след тебе пока. Ты еще не в себе и…

– Почему думаешь, что не в себе? – я затаила дыхание в ожидании ответа.

Добронега вздохнула.

– Не все помнишь, говоришь не то порой.

Мое сердце пропустило удар.

– Думаешь, это пройдет? – негромко спросила я.

– Все проходит, – спокойно ответила Добронега. – Так бывает. Порой лучше и не помнить. Так и душа целее, и разум. Хуже вон, как Олег.

Я застыла:

– А что Олег?

Добронега вздохнула и отвела взгляд. Ее руки будто жили своей жизнью, теребя рушник, укрывавший хлеб. Спустя пару минут я поняла, что она не ответит, и зашла с другой стороны:

– Радим не хотел меня одну отпускать, так Олег проводить вызвался.

Добронега чуть кивнула и буднично спросила:

– С Олегом-то поди опять ссорилась?

– Нет, – я взяла чистое полотенце и не спеша принялась вытирать вымытую посуду. – Он просто проводил, и все. Мы и не говорили почти.

Добронега тяжело вздохнула и подняла на меня взгляд:

– Не цепляй ты его, дочка. Хватит! Оставь! Ты ж не только его травишь, ты же и Радимушку… О брате хоть подумай, они же и так тогда чуть…

Добронега встала, так и не закончив фразы, махнула рукой и вышла из комнаты. Спустя мгновение она уже что-то ласково говорила во дворе отвязанному на ночь Серому.