И сердца боль - страница 9

Мучительные бессонные ночи, яростное нежелание общаться с кем-либо, постоянная угрюмость превратили его буквально за несколько недель в невыносимого типа, в злую карикатуру на себя прежнего.

«Влип мужик», — сочувственно говорили парни на курсе. Кто-то вспомнил то веселое происшествие с девушкой-гидом, и вскоре уже весь курс недоуменно зашептался: «…неужели он из-за нее?». — «Ни кожи, ни рожи», — цинично пожимали плечами знатоки женской красоты, видевшие Олю, и категорически отрицали возможность свихнуться из-за такой — маленькая, личико простое, очечки дурацкие, платьице немодное, прически, опять же, никакой… Упаси Боже! Такая только в кошмарном сне приснится! Хотя, чем черт не шутит?.. Всякое бывает в жизни.

Но точно никто ничего сказать не мог. Боровская, наслушавшись разных мнений насчет Андрея, снова пошла к декану.

Приближалась сессия…

Сейчас вспоминать те метания ему было и грустно и сладко.

Он шел по центральному проспекту города, с удовольствием ощущая томительное волнение. Весенний Минск!

Когда это было? Мягкие блики апрельского закатного солнца ложились на тротуары, дома, припаркованные машины. Отсутствие привычной московской сумятицы, толчеи и пробок на улицах и проспектах города создавало ощущение свободы и простора. Многие шли парами, неторопливо, беседуя о чем-то своем.

Андрей любил Минск именно за эту неспешность, несуетливость и завидовал минчанам, имевшим возможность вот так, провинциально беспечно, бродить по своему уютному городу.

Андрей прошел мимо минского почтамта, перешел по подземному переходу улицу и направился к вокзалу, чуть ускорив шаг. Еще спустя минут десять сел в свою электричку и облегченно вздохнул.

Теперь в путь!

После безуспешных поисков Андрей совсем отчаялся. А тут еще мать начала «доставать» своими расспросами. По ее неуклюжим попыткам казаться тонким психологом он понял, что ей уже кто-то доложил. Кто-то очень «заботливый» из университета. Придя к такому выводу, Андрей обнаружил, что ему не с кем поделиться своей бедой. Конечно, у него были приятели, друзья, знакомые, девчонки (милые, но в большинстве своем — пустые создания). Но никому из них он не мог бы излить душу, рассказать о том, что мучило его. Никому! Самое большее, что они способны были выслушать без скуки или насмешки, — это цинично-подробное описание очередного любовного приключения. Никто не мог ему помочь. Даже бабушка, мать отца, к которой он тайком от матери приезжал, в последнее время не могла логично соображать, без конца ругая свою невестку и Горбачева.

Но как-то вечером, когда Маргарита Львовна снова задерживалась на каком-то своем заседании, они сидели с отцом перед телевизором. Андрею было плохо как никогда: в очередном агентстве он получил отрицательный ответ. Да и в университете дела шли хуже некуда.

Отец никогда не вмешивался в его дела, никогда не пытался, в отличие от матери, «капать на мозги». «Привет, па!» — «Здорово, сын. Как дела?» — «Нормально» — обычный их разговор. Как так получилось, Андрей не мог понять и чувствовал, что это было не правильно. Интуитивно сын понимал, что отец — размазня, добровольно улегшийся под оба каблука Маргариты Львовны. Но, возможно, и ценил его за эту интровертность, мягкость, пофигизм, безмятежную созерцательность процессов, которые не в силах был изменить.

И услышав от него сочувственную реплику, Андрей даже немного удивился.

— Что, сын, тяжело?

— Есть немного.

— Мать говорила, что ты совсем голову потерял. — Отец произнес это без насмешки взрослого над молодым. Оба понимали, о чем идет речь.

И тут Андрей «раскололся». Опустив голову на руки, он глухо рассказал об Оле, осторожно подбирая слова, словно шел по зыбкой почве, рискуя провалиться. Больше всего он боялся казаться фальшивым, банальным. Боялся, что отец поставит его чувства в один ряд с чувствами, которые должны испытывать другие люди в таком положении, ибо был уверен, что его чувства самые необычные, самые удивительные… Андрей боялся, что отец не поймет его, но пошел на этот риск, так как в душе накипело все, наболело и помощи никакой не было.