И сердце пополам - страница 14

Оказалось, у Милы кошелёк в троллейбусе подрезали. А там и наличка, и карта, и проездной, и даже полис. Но на полис Миле плевать, выдадут новый. И карту она уже заблокировала, а вот деньги… целых полторы тысячи уплыли. Кошелёк тоже жалко, он кожаный. И проездной жалко. Но деньги жальче всего, она теперь совсем на бобах, даже обратно в общежитие не на что ехать. И снова слёзы в три ручья.

Глеб обхлопал карманы, нашёл пятьсот рублей, отдал ей. Не полторы тысячи, конечно, но всё же не так обидно должно быть. Но Мила всё равно плакала, терзая ему душу. Только когда обнял, поцеловал — вроде успокоилась.

Вот и с Оксаной никак не получалось сказать правду. Каждый раз Глеб сочинял отговорки, почему приехать не получится, надеясь, что в конце концов сама поймёт, ну не дурочка же наивная. Но Оксана не унималась, звонила, звала, вечно придумывала что-то: то кран сломался, то операционку на ноуте надо переустановить, то хандра у неё нестерпимая.

В последний раз пообещала с Фурцевой помочь. Он сначала загорелся: а вдруг? Но потом решил, что лучше не надо.

Благодарность — это лишь с одной стороны приятно, а с другой — бремя. Волей-неволей возникает чувство, что надо ответить тем же, а если не можешь, то как будто должен. А в случае с Оксаной станет тяжко втройне. Он будет чувствовать себя обязанным и вообще с ней порвать не сможет. Так что нет, пусть всё идёт своим ходом, и будь что будет.

Больше Глеб Оксане не звонил и не писал, и она вдруг о нём тоже забыла. К его великому облегчению.

Привольнов не понравился Анне Борисовне Фурцевой сразу и безоговорочно. Кому могут нравится никчёмные студенты-прогульщики, из которых потом получаются такие же никчёмные специалисты?

Но что касается Привольнова, дело было даже не только в этом. Прогульщиков и двоечников она навидалась достаточно за годы работы, но никто не вызывал в ней такую слепую безотчётную ярость, как этот смазливый разгильдяй.

Она даже сама себе поначалу удивлялась, откуда у неё к нему такая острая неприязнь, как будто он задевал что-то личное, а потом поняла…

Анна Борисовна всего добилась сама, своим умом, своим трудом, кто бы что ни говорил.

Она давно поняла: люди любят принижать чужие заслуги, объясняя их взятками, связями, чем угодно. С трудом признают чужой талант, потому что тогда придётся признать собственную несостоятельность. А ещё есть зависть. Это совсем гиблое дело, когда бездарный человек ещё и завистлив. Такие ей попадались нередко. И сплетен она про себя наслушалась вдоволь.

Можно, конечно, утешать себя изречениями в духе Конфуция, мол, если тебе плюют в спину — значит, ты впереди. Но эти едкие слова и несправедливые обвинения всё равно ранили, особенно в первое время.

Обидно это было — она постоянно недосыпала, пропадала в библиотеке, работала, не щадя себя, занималась исследованиями и ни разу ни у кого не попросила помощи. Пожертвовала личной жизнью, чтобы достичь того, что имеет; единственную дочь почти не видела, не заметила даже, как та выросла. А за спиной только и шептались: это всё ректор, родственник её расстарался. Вот ей и докторская на блюдечке, и степень, и должность. А его заслуга была лишь в том, что ей палки в колёса не вставляли и нервы не трепали понапрасну. Защитилась она быстро и спокойно, да. Но труд её — это её труд, и ничей больше.

Лучше бы она не знала про эти сплетни, но всегда находились доброжелатели, кто передавал ей слова коллег. И обида постепенно трансформировалась в хроническую глухую злость.

Людей она не любила, просто терпела по необходимости. Мало кто не вызывал в ней раздражения. Казалось ей — куда ни плюнь, кругом все какие-то никчёмные, пустые, ленивые, за редким исключением. Бесцельно плывут по течению, бессмысленно прожигают жизнь. Коллеги у неё такие чуть ли не через одного, а про студентов и говорить нечего. Это же просто какое-то деградирующее поколение, ужасалась она.

Себя же Анна Борисовна считала истинным пассионарием и в душе иной раз негодовала, почему она должна тратить своё бесценное время на глупую, равнодушную массу.

Нет, ну были студенты, которые не безнадежны. Были даже такие, которые вызывали у неё уважение. Но пустоголовые и ленивые брали количеством, и это её удручало.