И снова утро - страница 10

«Ладно, господин лейтенант, — попытался я успокоить его. — Ничего не произойдет с пушками. На фронте за ними некогда будет ухаживать. Говорят, что русские здорово умеют нащупывать наши пушки и разбивать их вдребезги». «Чего болтаешь?» — заорал лейтенант и впрыгнул в вагон за мной. «Говорю то, что слышал, господин лейтенант». — «И это командир орудия так разговаривает?» И он влепил мне пощечину, так что у меня в глазах позеленело. Такой тщедушный, а рука как свинцовая. Тогда, браток, и я не стерпел. Дал ему под зад, так что он вылетел из вагона головой вниз.

Как дал, тут же спохватился. Поостыл чуть, и мозги сразу просветлели. Понял, что меня ожидает. Не раздумывая долго, я выпрыгнул из вагона и, пока лейтенант не пришел в себя, нырнул в кукурузу по другую сторону железнодорожного полотна. И так шел и шел по кукурузе, пока не запутал следы. Не думай, что я сожалел о том, что сделал. Совсем наоборот. Ей-богу! И не потому, что отвел душу, а потому, что хоть на какое-то время избавился от фронта.

В течение года мне удавалось скрываться. В конце концов меня все же схватили. Ну ничего. Десять лет дадут, пятнадцать? Пусть дают! Ведь война не продлится столько. А там увидим.

Панаита Хуштой приговорили не к пяти, как предполагал артиллерист, а к восьми годам тюрьмы. Он прошел через все тюрьмы, от Вэкэрешти и до Аюда, и везде встречал коммунистов. Однако только в Карансебеше ему довелось познакомиться с ними поближе. Некоторых он встретил и в тюрьме при военном трибунале. Тогда его удивила их молодость и особенно тот факт, что они, рабочие, бедняки, осмелились пойти против тех, у кого в руках и власть и богатство. Потом, узнав, что их приговорили ко многим годам тюрьмы, он сказал себе:

«Если их на столько лет бросили в тюрьму, значит, бояре боятся их. Но почему эти господа, которые могут стрелять и вешать направо и налево, боятся обездоленных людей? Это мне непонятно, и я должен разобраться во всем этом».

Панаит Хуштой начал приглядываться к ним, пытаясь найти ответ на мучивший его вопрос. Вес лучше узнавая их, он убеждался, что бояре действительно боятся рабочих. Почему они боятся, он не мог объяснить, так же, как не мог понять и источников, питающих ту смелость, с которой они бесстрашно бросали вызов сильным мира сего.

Ответ на этот вопрос он получил только в тюрьме Карансебеша, когда сблизился с коммунистом Стамате Буне.

В тюрьме Карансебеша Панаита Хуштой направили работать в мастерскую по полировке мебели, и он оказался вместе со Стамате Буне, молодым парней лет двадцати трех, хромавшим на левую ногу. Панаит Хуштой думал сначала, что ои инвалид воины, и только позже узнал, что хромота Буне — следствие избиений, которым тот подвергся в застенках сигуранцы.

С первых же дней Стамате Буне очень хорошо отнесся к Панаиту. Он помог ему освоить профессию, с виду простую, но требующую много терпения и аккуратности. Тогда он был еще очень застенчив по натуре. Но доброжелательность Буне — «политика», как Хуштой про себя начал его называть, — помогла ему преодолеть свою стеснительность. Как-то он спросил Буне:

— Ты не рассердишься, если я тебя спрошу кое о чем?

— Почему же это я рассержусь? Спрашивай! Если смогу, отвечу.

— Знаешь, с некоторого времени я все пытаюсь, но не могу разобраться в вас, коммунистах.

— А-а!.. И в чем же ты не можешь разобраться?

— У тебя какая специальность была, пока тебя не посадили?

— Работал в Гривицких мастерских. Я — котельщик.

— Молотобоец, значит!

— Вроде того.

— А я — пахарь. Значит, и ты, и я не из тех, кого бояре приглашали к богатому столу. Но если так обстоят дела, почему же я не могу схватиться с ними за справедливость, как это сделал ты? Почему у тебя и других таких, как ты, хватило храбрости, а у меня нет? Вот объясни мне это. А еще объясни, почему господа так боятся вас? По-видимому, вы сильнее их. Но в чем ваша сила?

Стамате Буне улыбнулся, а потом начал объяснять: сначала в общих чертах и в той мере, в какой считал доступным пониманию Панаита, потом все больше и больше, и так день за днем. Через месяц Панант Хуштой воскликнул радостно: