И так же падал снег - страница 12
— Тетя Еня! — закричал я не своим голосом…
А за окошком скатилась звезда, прочертив стекло светлой линией.
6
Так и не рассвело в те дни, и до самой весны на земле было пасмурно и хмуро, а в конце апреля паводок поднялся выше отметки, затопил белую мазанку, что стояла на самом бугре, первой в Кривом переулке, и весь домашний скарб дядя Андрюша перевез на лодке к Зилантовой горе. А когда полая вода сошла, дом поставили на новые стропила. Дядя Андрюша побелил его, подсинил наличники окон, сходил в баню и в чистом белье лег в постель.
— Вот что, — сказал он тете Ене. — Сегодня я уйду. Надо бы проститься мне со всеми.
— И не придумывай! — сказала по своей привычке тетя Еня. — Лежи знай. Я тебе горчичники поставлю.
— Мертвому припарка! — рассердился дядя Андрюша. — А ну-ка беги живей да зови ко мне родных!
— Господи Сусе-Христе! — пригляделась тетя Еня. — Да на кого ж ты меня покидаешь?
— Иди, иди! Потом будешь причитать!..
А вокруг зеленела земля и, наверстывая время, тянулся к солнцу густой бурьян — как во все прежние времена. В слободке стояла сонная тишина, словно люди боялись выдать себя каким-нибудь громким словом или неосторожным шагом, и не лаяли псы. Только Шарик глухо выл из конуры, чувствуя беду…
После похорон все вернулись обратно и стояли молчаливой толпой во дворе, ожидая очереди к поминальному столу. Сначала пропустили приблудных, приставших к похоронной процессии каких-то древних старцев и мало знакомых людей. Потом накрыли стол для своих, чтоб посидеть без посторонних лиц и обговорить все дела…
Разлили по стопкам водку, принесли горку коричневых, ноздреватых блинов, миску со щами и миску грибного супа — на выбор. Но сперва по поминальному ритуалу надо было съесть блин и кутью и, не говоря ни слова, мы принялись за первое блюдо.
За столом было тесно, и все ели, низко наклоняясь над тарелкой, чтоб не толкнуть соседа локтем, а стул, на котором всегда сидел дядя Андрюша, был пуст. Среди тарелок выступала рамка с его фотографией и перед ней стояла стопка водки и закуска, словно дядя Андрюша припоздал к столу и ему оставили местечко. Выпили не чокаясь, не воздравие, а на помин души, за «царствие небесное». С дороги все проголодались и дружно принялись за варево. Тетя Еня однако зорко следила за порядком и под «жидкую закуску» просила наливать по новой, меняя пустые поллитровки на полные, тяжелые бутылки.
— С едой нынче трудно, — вздыхала она, — сами знаете. Спасибо Василию Яковлевичу, а то б и угощать было нечем.
Все посмотрели на Василия Яковлевича, который помог вдове продуктами, и он, слегка покраснев, закивал головой, подтверждая ее слова и как бы говоря: «Ничего не попишешь, надо помогать ближнему». И в эту минуту я его узнал: дядя Вася!
Но почему-то он стал ниже ростом, и не такой уж размашистый и плечистый, как показалось мне тогда. Обыкновенный человек с рыжими усами. И в глазах у него бегали чертики, словно он вот-вот выкинет какой-нибудь номер. От этого, наверно, он и не мог задержать свой взгляд на человеке. А так, — глянет раз — и глаза в сторону. Боится, видимо, как бы чего не сказать, или не сделать такого, что обидело б человека.
— Да, пища — полбеды, — говорила тетя Еня. — Без Василия Яковлевича лежать бы Андрюше на краю кладбища… А он там все сделал и всего добился. Теперь на главную-то аллею не страшно когда и одной прийти…
— Помощный вы человек, Василий Яковлевич, — заговорили напрямую за столом, — спасибо вам!..
А он закусывал, кивал головой и поводил плечами:
— А как же! Надо помогать человеку.
И как-то так получилось, что все сдвинулись и дядя Вася оказался на стуле дяди Андрюши, а фотографию поставили на подоконник. За столом стало просторнее, и разговор оживился.
В распахнутые окна залетал сырой волжский ветерок и на минуту смывал устоявшийся в доме приторно-сладкий запах. Открыли было дверь для сквозняка, но кто-то убоялся простуды и вспомнил, что этот неистребимый дух, который после себя оставляет покойный, все равно ничем не возьмешь, а проходит он сам собой через сорок дней, и дверь прикрыли.
Заговорили про дядю Андрюшу, какой он был золотой человек и как он всю жизнь гоношил для дома. Только бог детей не дал.