И так же падал снег - страница 64

— Быть того не может, чтоб румыны посмели на нас напасть, — проговорил Полынин, когда вместе со старшиной они присели на крылечке заставы — «посмолить по одной цигарке» после боевого расчета.

— А немцы? — сказал Наумов, затягиваясь дымком папиросы.

— Немцы? — задумался Полынин. — Так у нас с ними мирный договор.

— Договор, а он — как вор, — усмехнулся Наумов и, перейдя на деловой тон, озабоченно проговорил: — Хлопцы с ног валятся, а то бы продлить вторую линию обороны… Ты вот стучишь, как дятел, ключом, передаешь и принимаешь радиограммы, а не знаешь, что в них.

— А что в них? — вырвалось у Полынина.

— Что? — оглянулся по сторонам Наумов и, понизив голос, сказал: — Немцы уже в Румынию вошли. Сознаешь?

— Да-а, — протянул Полынин. — И все-таки…

— Давай заглянем в красный уголок, — поднялся на ноги Наумов. — Послушаем музыку, что ли!

— Давай, — кивнул Полынин, понимая, что разговор на этом закончен.

Он включил приемник и стал нащупывать волну, на которой обычно звучал румынский скрипичный оркестр.

Ему нравилась задумчивая, с каким-то цыганским разливом мелодия, которую часто исполнял этот оркестр. И хотя говорят: музыка — душа народа, он никак не мог соединить эту «душу» с теми людьми в военной форме, которых видел по ту сторону Прута. Особенно с этим румынским офицером, что часто рисовался перед пограничниками во всех своих регалиях и со стеком в руке. Этим стеком он разгонял жителей Оанча, которые собирались на берегу, заслышав песню: по вечерам пограничники пели под шелковицей «Катюшу»…

Полынин искал сейчас музыку, которая должна была настроить слушателей «на лирический лад», как обычно говорил старшина.

— Ну, чего же ты? — нетерпеливо поторапливал он Полынина. — Вот эту оставь!

— Минуточку, сейчас настроюсь, чтоб не было помех, — повторял радист, вращая ручку приемника.

Тихо играл румынский оркестр, а за окном было темно и глухо…

Полынин пришел в казарму, разделся и лег. В четыре часа его — по графику — должен был поднять дежурный, хотелось поскорее заснуть: время шло к полуночи. Подоткнув под матрас углы марлевой сетки, которая защищала от комаров, он отбросил фланелевое одеяло и, закинув за голову руки, старался ни о чем не думать, а лежать, подкарауливая сон.

Из дежурки доносился голос начальника заставы, звонил телефон, выходил очередной наряд, позвякивая оружием, потом на несколько минут воцарялась тишина, и было слышно, как поет на разные голоса ночная болотистая степь и где-то вдали, у старой хижины Думитру, печально вскрикивает сыч…

Полынин невольно ловил эти звуки — и сон не приходил.

Еще откуда-то подкрадывалась мысль, что старшина только чуть-чуть приоткрыл ему военную тайну, а все до конца сказать не мог — не имел права.

Гудел над ухом комар, подушка казалась жесткой, и Полынин никак не мог принять то положение, при котором обычно с детским наслаждением засыпал. А тут еще пришел с участка Пашка Суворин, стал стягивать с ног сапоги, и каблук, срываясь с носка, бился о доски пола, звенел подковкой. Кто-то сонным голосом буркнул: «Тихо ты, верблюд!..» Пашка на цыпочках подошел к койке, снял гимнастерку, галифе, сложил все обмундирование горкой на тумбочку, подлез под навес марлевого домика и затих.

Полынин хотел спросить его, как там — на фланге, но, вспомнив о «верблюде», не решился заговорить, боясь вспугнуть чуткий сон соседа справа…

На последнем занятии Виталий Николаевич Лепешкин рассказывал о международном положении, и всех насторожили его слова о продвижении немецких войск к советским границам. Кто-то задал вопрос, уж не грозят ли они нам войной? Но политрук отвел это предположение, зачитав коммюнике. В официальном заявлении говорилось о сосредоточении немецких войск возле советских границ — и это сразу врезалось в память. Но в конце шло опровержение провокационных слухов, и все вздохнули спокойно. Правда, где-то в тайниках души рождалось подозрение: «Успокаивают нас, а сами что-то знают…»

Последние радиограммы, которые Полынин передавал в штаб отряда, были помечены серией «молния». Однако на тревожные сигналы командиров заставы пришел ответ: «Не поддаваться на провокации. Усилить наряды».