И тогда я солгал - страница 15

Дождь так громко бьет по холстине и рифленому железу, что у нас пропадает надобность вести разговор. Я обращаюсь мыслями к земле, к дождю — и выжидаю. Когда я смотрю в сторону, профиль Фелиции выглядит таким знакомым… Несмотря на холод, я потею и слегка отодвигаюсь на случай, если Фелиция учует мой запах и поймет, что я испуган. Она сидит совсем неподвижно и смотрит на дождевую завесу, колышущуюся вокруг нас. Я сжимаю кулаки. Боюсь, что мне начнут являться видения, но все обходится. Взрытая земля пахнет сладко и резко, как будто хочет плодоносить. Грязное зловоние исчезает. Я смотрю на конскую петрушку, подступающую к самому укрытию. Она разрослась так плотно и высоко, что почти достает до крыши. В терновой изгороди обитает стайка воробышков, со щебетом скачущих по веткам. Сейчас они, наверное, укрылись глубоко в терновнике, их перышки потемнели, а глаза ярко поблескивают. В такой сильный дождь они не издают даже писка.

— Что ты такое насвистываешь? — спрашивает Фелиция.

— Ничего, просто привычка.

Мне сызмала вбили в голову, что свистеть по вечерам нельзя. Рыбаки за такое спустили бы шкуру, если бы услышали. Но во Франции были иные предрассудки.

— Дождь кончается, — говорит Фелиция. Неуклюже встает. Ее юбка чуть задирается, и я вижу крепкие, добротные ботиночки. Готов поспорить, она не знает, какие короткие юбки носят лондонские девицы. Я жду, пока она выйдет, а потом выхожу следом.

— Тебе надо возвращаться быстрее, пока снова не полило. А то будут гадать, куда ты запропастилась.

— Ничего, Джинни у Долли Квик.

— Я думал, вы… с мистером и миссис Деннис.

— Нет. Они здесь больше не живут. Переехали в Труро, — говорит Фелиция.

— Не слышал об этом.

— Мачеха сказала, что хочет начать все с чистого листа, когда родится ребенок.

— Но Альберт-Хаус они не продали?

— Он им не принадлежит, чтобы продавать.

Я удивился, но не подал виду.

— А книги? Книги увезли?

— Основную часть оставили. Отец забрал бы больше, но она хотела, чтобы все было новое.

Я думаю об этих книгах. Мне захотелось обладать ими, едва я впервые их увидел. Целые ярды книг в красных кожаных переплетах с тиснеными золотом названиями на корешках. Потом я понял, что переплетены они так были только ради внешнего вида, а мистер Деннис приобрел библиотеку, просто подписав чек. Там были все романы Чарльза Диккенса с черно-белыми иллюстрациями на блестящей плотной бумаге. Там были сэр Вальтер Скотт, Роберт Льюис Стивенсон и «Женщина в белом». Как мне хотелось уметь рисовать, подобно Уолтеру Хартрайту, и стать знаменитым! Судя по пометкам на страницах, «Женщину в белом» кто-то читал до меня. Большинство книг никогда не открывались. Там были и стихи: Китс, Шелли, Теннисон, миссис Хеманс, Аделаида Энн Проктер. Весь Шекспир в семи больших красивых томах и «Золотая сокровищница» Палгрева.[9] На верхней полке — лорд Байрон.

Эти книги я читал запоем. Одну за другой выносил из дома под фуфайкой и поглощал их где-нибудь на побережье или привалившись к скале на Великановой Шапке. Читал за работой, когда удавалось улучить минуточку. Когда был уверен, что меня не видят. Даже Фредерик не представлял себе, сколько книг я перетаскал. Однажды книга, которую я читал, соскользнула с края скалистого выступа, где я примостился на высоте ста футов над морем. То был «Похищенный», и я представлял, будто я — Дэвид Бэлфур: убегаю от красномундирников, припадаю к земле, прячусь. На солнце меня разморило. Я начал клевать носом, сам того не зная, и разжал пальцы. Книжка выпала, перевернулась в полете и исчезла в море. От ужаса я чуть не бросился за ней в воду. Несколько недель я со страхом ожидал, что мистер Деннис обнаружит пропажу и на меня обрушится поток ярости, но никто не сказал ни слова.

Диалоги я читал вслух, и слова уносил ветер. Они обретали строй и ритм, которых я прежде не слышал. Наизусть я учил так легко, что мог один раз прочесть стихотворение, и оно откладывалось у меня в памяти, пока мне не захочется снова его извлечь. Мистер Деннис больше не был владельцем своих книг: им стал я. Я вспоминал их содержание, когда пропалывал длинные грядки с морковкой и луком или возил на тачке навоз, чтобы удобрять розы. Я изменял свою речь, чтобы она лучше соответствовала фразам, которые я вычитывал, хотя даже для меня это звучало странно. Я копил новые слова и пускал в оборот, будто монеты.