И ветры гуляют на пепелищах… - страница 10

— Уймись! Сказано ведь, никто тебе зла не сделает.

И Миклас попытался поставить схваченного на ноги. Теперь Юргис окончательно убедился в том, что это человек. Парень, в той поре, когда начинают заглядываться на девушек. С буро-черным, словно печь в овине, лицом, приплюснутым носом, покрытым шрамами подбородком, синими глазами. Голые руки и ноги, побуревшие, шершавые, все же больше походили на человечьи, чем лицо.

— Из берлоги вытащил. Из норы под сосновым выворотнем. Спал подле кучки беличьих да вороньих костей. Похоже, он не первый день пробавляется в лесу. Ну, отвечай ясно: ты кто таков? — встряхнул Миклас парня за плечи.

— Может, он по-латгальски не понимает? Чужак?

— Понимает! Только что орал по-нашему. Чужак не стал бы зарываться в нору под корнями. Говори: кто таков? Больной? Изгнанник?

— Изгнан-ный, — опустив голову, ответил тот.

— Гляди прямо, чтобы видеть, каков ты! Кто не смотрит в глаза, тот недобрый человек. — Миклас схватил пленника за руку. — Да не трись об меня задом! Пинка захотел?

— Да ведь бить будут…

— Будут, если заслужишь. Только не мы. И не тут.

— Не тронем тебя, если не будешь юлить, скажешь правду. — Юргис вытащил из кошеля на поясе ломоть черствого хлеба, переломил пополам, сунул кусок пленнику. — Подкрепись. Забыл, верно, и вкус печеного. Давненько не пробовал?

— Давно. — Сухарь захрустел на зубах лесовика. Зубы были редкие, обломанные. Видно, на подножном корму лишился он нескольких. — С Михайлова дня.

— Когда прогнали тебя?

— Ага.

— Откуда же?

Пленник на миг перестал жевать.

— Из Аулы.

— Аульского поселения?

— Оттуда.

— А зовут тебя как? — придвинулся поближе Миклас.

— Степа.

— Мать так нарекла?

— В царьградской церкви так назвали.

— В царьградской? — переспросил, удивившись, Юргис, но тут же сам и ответил — Ерсикекой, значит. Порой Ерсику называют Царьградом. По кривичской православной церкви, что основана в греческом византийском Царьграде.

Значит, Степа из Аулы. Из замка, где вскоре после сожжения дворца Висвалда обосновались заморские рыцари.

— И не страшно тебе было промышлять одному в лесу? — спросил Миклас. — В землях, что входят в округу замка, ловить и стрелять зверя разрешено лишь вотчинникам и их охотникам. Не боялся?

— Да я ведь не так, как охотники. Я силками ловил, мелких. И то, когда людей близко не было.

Парень уже сжевал Юргисов ломоть и теперь глотал слюну, стараясь пересилить приступ голода. Миклас достал из кошеля горсть сушеных бобов.

— Съешь, потом расскажешь о себе все. Кто отец, мать, какого рода. С рождения до этого вот часа.

— О роде, о семье, об аульском люде, — добавил Юргис. Ему хотелось поскорее разузнать о том, что происходило в Ауле — одном из замков Ерсикской земли. Замок этот стоял на большой дороге из Литвы в русские Новгород и Псков. Насчет самого изгнанника у Юргиса большого любопытства не было. Таких, кого прогоняли из обжитых мест, из своего рода и семьи, везде хватает. Своевольных, нарушающих обычаи, изгоняют в леса, болота или песчаные пустоши. Юргис мог бы дни напролет рассказывать, чего наслышался он о таких в Полоцке или вычитал в книгах. В Полоцке многие еще помнят жену князя Бориса Сватохину, которая повелела выдворить из княжества своих пасынков и тех, кто защищал их, поодиночке и по многу разом. Поминали и смоленского попа Авраамия, написавшего книгу «Златая цепь». Для больших и малых, рабов и свободных. Князь изгнал его на веки вечные к волкам и змеям.

Латгальские, кривичские, литовские, далекие царьградские роды изгоняли из своей среды и мужей в расцвете, и юных, и ущербных. Чтобы бились в отчаянии одиночества, страшась опасностей, что могут обрушиться на человека с деревьев, с земли, из воды. За то, что не держались свято всего, что было установлено церковью и правителями племени. Скорая смерть была бы для них слишком легкой карой. Пусть терпят муки, пока не издохнут, пока не разорвут их звери. Или — хотя бывало это так же редко, как падают звезды с неба, — пока не сжалится над отверженным кто-либо из власть имущих и не примет к себе в рабы.

«Степа… Препорученный попечению святого Степана, — соображал Юргис. — В церковном крещении заступник его — святой Степиньш. Однако если близкие паренька оказали святому надлежащее почтение и если сам он старался угодить своему заступнику, то беда его может обратиться в добро, в счастье даже. Хрупкий стебелек в цветении мира — судьба человеческая — целиком во власти его небесного заступника. Ибо ничто в мире не происходит само собой, и ничто само по себе не меняется».