И ветры гуляют на пепелищах… - страница 34

Становище на бугре, где селились охотники, походило на тучный заливной луг, уставленный копнами сена. На ровных местах, под защитой кустарника, поднималось множество шалашей и хижин, крытых дерном, и жердяных кухонь, где готовили еду.

На ветру трепыхалась развешанная одежда, на кольях ограды торчали вверх дном глиняные горшки. Горели костры. Кое-где у хижин хныкали малыши, блеяли козы, у костров хлопотали женщины в длинных юбках.

— Ступайте к хижине у высокой осины. — Провожатый указал путникам на ладный шалаш в западной стороне бугра. — Марине в котел всегда сыплют лишнюю горсть крупы — на случай, если объявится нежданный рот.

— Сколько у нее своих едоков? — спросил Миклас.

— Не объедите. Очаг Марини хранит Мать Умеренности. — И провожатый заторопился.

«Спешит. Видно, что-то должен немедля передать, — предположил Юргис. — Или же кормилец поспешает к своим. К своей семье, с коей расстался, надо думать, еще до весенней распутицы. А то и раньше, когда знать с сотрапезниками еще раскатывала по снегу на санях или верхами, отыскивая свежий след зверя, который, может статься, не избежал стрелы, пущенной вольным охотником».

Вольным приходится ходить далеко. Приближаться к жилью своих родичей они осмеливаются редко. Разве что под Новый год или в день солнцеворота. Когда не маячат в окрестности наемники правителей или настырные мастера лисьих ловушек. Но и тогда должен пришелец уподобляться птице, что отводит преследователя подальше от куста, под которым ее гнездо с птенцами.

А не бывало разве и так, что, войдя в дом, человек более не находил там своих? Оттого, что в его отсутствие наведались сюда двуногие волки, лакали кровь, раздували пламя… Учуяли, где прячутся враги насильников. И это при том, что место укрытия своих близких вольные мстители часто меняли. Переводили в другой лес, на другой остров — среди озера или болота. Порой даже на межевую землю между своим краем и соседним.

Мариня (Юргису пришлось по нраву, что имя свое молодая еще женщина переняла от кроткого, живущего во ржи жучка) встретила необычным у латгалов:

— Благослови господь!

Потянулась за рукавицей, надетой на тын, натянула на руку и тогда поздоровалась за руку со всеми.

— Чтоб росла у овечек шерсть густая да длинная! — погладил Степа руку в рукавице.

— Твои бы слова да богу в уши, — улыбнулась она. — Присаживайтесь, гости, будьте как дома. — Она показала на колоду, положенную на чурбаки напротив входа в шалаш. — Видно, издалека брели?

— Издалека.

Она сложила руки под грудью, готовая слушать, что расскажут пришельцы. Откуда держали путь, какими тропами? Так всегда расспрашивают путников в поселениях и на выселках. Иначе как же люди станут узнавать друг о друге, как получат вести о жизни, как дойдет до них похвала добродетельным и осуждение бесчестным, вести о вновь народившихся и об ушедших в иной мир? Жизнь держится трудолюбием, почитанием предков да благорасположением духов, добрых и злых.

И путники не заставляют упрашивать себя.

Неспешно, хотя порой и перебивая друг друга, они повествуют, в какой стороне зажглась звезда, когда они затягивали подпруги своих скакунов. Какие края миновали. Каких честных людей там возносили, а каких порицали за дурные дела. Как заботливые добрые духи уберегли их от голода и жажды. Рассказали и о том, где и для кого подвешена новая зыбка, а также — какими путями добрались они до этого места.

— Такую уж долю определил нам при рождении Отец Времени. А ее человеку не изменить.

— Не изменить, — по-старчески вздохнула Мариня. И стала рассказывать о себе: родилась в замке племени селов; вместе с захваченным скотом немецкие грабители гнали ее к переправе через Даугаву. Но поднялась буря с градом, и здешние молодцы ее освободили. Позже местный охотник снял с нее девичью налобную повязку, заменил женским платком. Росла у нее дочь, которой лишилась она одним жутким утром, когда налетела стая крестоносцев. Теперь вот вдовствует.

— Потом надо мной, одинокой, сжалились здешние вольные люди, — закончила она. — Вырыли мне землянку, и шалаш поставили, чтобы варить похлебку тем, кто остался без семейного очага.